Говорили вчера об эмиграции с С. Перебирали друзей, как вилки в ящике.
Дело в том, что есть тип панического человека, что в случае какого-то катаклизма начинает заговаривать сам себя, и не может принять никакого решения, не выговорившись. У меня был такой знакомый, который эмигрировал тихо, сжав зубы, вывозя семью и многажды перездавая экзамены по английскому языку. У него всё удалось - и кКалифорния и работа. Это был честная судьба, хоть судьба мне и не близкая.
Так вот, Рассадин пересказывает одну известную историю: "Есть воспоминание вдовы ленинградского поэта Александра Гитовича, излагающее (как можно понять, со слов Ольги Берггольц) ситуацию, которая сложилась апрельским вечером 1946 года в Лаврушинском, у Пастернака, куда пришла Анна Ахматова - после своего триумфального московского выступления, вызвавшего знаменитую сталинскую фразу: "Кто организовал вставание?" - и страшное постановление ЦК ВКП(б). Среди вечера хозяину дома вдруг позвонил Вертинский и умолил, чтоб ему разрешили приехать. А дальше:
"Ужинали, пили, читали стихи по кругу. Когда очередь дошла до Вертинского, он встал, поднял бокал и грассируя сказал: "Я поднимаю этот бокал за Родину, потому что те, кто с ней не расставались, и понятия не имеют о том, как можно любить Родину".
И тут с бешеными глазами встал Пастернак и сказал Вертинскому: "Как вы смеете говорить о любви к Родине! Вы говно!" Растерянный Вертинский протянул руки в сторону Анны Андреевны и сказал: "Анна Андреевна, что же это?" - "Да, да, - царственно, наклоняя голову, произнесла она. - Да, да!"
Вообще-то есть и другой вариант этого воспоминания, не такой экспрессивный, но, видимо, более точный, потому что принадлежит прозаику и мемуаристке Марии Белкиной, которая сама была на том вечере у Пастернака. Впрочем, разница лишь в том, что, так сказать, эмоциональная инициатива принадлежит тут Ахматовой, а не хозяину - он-то, напротив, услышав из уст Вертинского пошлость, сбежал от ужаса в коридор и маялся там. "...Всех предупредила Анна Андреевна. Она поднялась с дивана и, поправив шаль на плечах, сказала, что здесь, в этой комнате, присутствуют те, кто перенес блокаду Ленинграда и не покинул города, и в их присутствии говорить то, что сказал Вертинский, по меньшей мере бестактно".
Дальше Рассадин говорит то, что замечательна высолкая ревность, с какой два великих поэта, что Вертинскому не простили его невинного самоутверждения и проч., и проч. Это мне не так интересно, как то, что правды ни на чьеё стороне тут нет.
Вертинскому вообще постоянно поминали историю с Натальей Ильиной, с которой он столкнулся в Елисеевском магазине: «Дальнейший ход был таков. Столкнутые друг с другом мужчина и я одновременно извинились, отпрянули, после чего тоже одновременно воскликнули: «Боже мой!» Он к этому добавил: «И вы здесь! Когда приехали?» В руке его пакетик – что-то съестное в пергаментной бумаге. «Можете себе представить, – сказал он, – тут нет вестфальской ветчины! Мало того! О ней тут даже не слыхивали!» - при этом вопрос-то сложный, и "оставшиеся" писатели тоже не все тридцать лет селёдочными хвостами питались.
Рассадин С. сс. 105-106.
Извините, если кого обидел.
