.
Собственно, это разговоры с Леонидом Юзефовичем в мае 2001 года. Леонид Юзефович родился в Перми в 1947 г. Профессиональный историк, автор книг "Клуб "Эсперо", "Как в посольских обычаях ведется", "Самодержец пустыни", "Костюм Арлекина" и др. Серия романов о сыщике Путилине сейчас издаётся в издательстве "Вагриус" и приобрела широкую популярность. Тогда Юзефович вошёл в короткий список премии "Национальный бестселлер" и стал одним из вероятных претендентов. На следующий день после публикации интервью эту премию ему дали, но дело не в премии. И даже не романах - Юзефович для меня до сих пор остаётся каким-то образцом вменяемого отношения к жизни. Ах, как это много - такая доброжелательная вменяемость - вот что.
- Сейчас появился компромиссный жанр, то есть, появилась детективная и приключенческая литература, избавившаяся от утомительного люмпенского языка первых лет своего существования. Появилась интеллектуальная детективная литература. Это случайное ответвление классической русской литературы или всё-таки новый жанр.
- Есть особая англосаксонская традиция в литературе. Собственно, в мире, мне кажется есть только две или три литературы, англосаксонская, русская классическая и, может быть, испанская… В наше время, если я вижу что-то, написанное французами, то я как правило это не читаю. Но любой текст, который появляется в журнале "Иностранная литература" и под которым написано "перевод с английского", то он обращает на себя моё внимание. В англоязычной прозе, в отличие от французской, всегда присутствует чёткий выверенный сюжет, который не есть просто форма организации текста. Если сюжет - "тело" прозы, а все прочее в ней - "душа", то еще древние говорили, что "души подобны телам, в которых они существуют".
Если мы возьмём классическую английскую литературы, то она во многих случаях может показаться литературой второго сорта. Я вот очень люблю Грэма Грина. Но я помаю, что он многим не кажется выдающимся писателем.
- А как получилось, что вы, профессиональный историк, начали писать прозу? И именно остросюжетную прозу?
- С семидесятого по семьдесят второй год я командовал взводом, а потом и ротой в Забайкальском военном округе. Это бывало тогда после военной кафедры - а я окончил исторический факультет Пермского университет и сам из Перми.
- И в пехоту? У нас традиционно историков и юристов почему-то учат на пехотные специальности.
- Кстати сказать, в армии семидесятых я увидел относительно много интеллигентных офицеров. Я даже как-то пытался перейти в разведроту, потому что в разведроте предполагался штатный переводчик, а у меня с английским языком все было хорошо. Но тот оказалось, что после событий на Даманском, вышло распоряжение, что английские переводчики в Забайкальском военном округе не нужны, а нужны переводчики с китайского. Но служба для меня была достаточно свободной, и для меня с моим интересом к этнографии, было откровением оказаться в мире бурятских улусов, хотя с понятием "бурят" вообще много сложного - ведь изначально республика, в которой я служил, называлась "Бурят-монгольская". Тогда было два сохранившихся дацана - Хагенский дацан в Читинской области и Иволгинский дацан… Самый роскошный и знаменитый Гусиноозёрский дацан был тогда закрыт, но весь сохранился. Я приезжал на праздники в эти дацаны, разговаривал с ламами - они с большим интересом разговаривали с человеком в военной форме, не вполне понимая, что перед ними просто мальчишка-лейтенант. И они отвечали на мои совершенно дурацкие вопросы. Тогда же я побывал в Кяхте, городе намытом, как бы я сказал, чайной рекой. Он захирел, когда построили Сибирскую дорогу, и торговый путь пошёл стороной. И тогда, в 1971 году, вечерами приходя домой (у меня была маленькая комнатка, которую я снимал в посёлке), я написал свой первый роман, историко-фантастический, действие которого происходит в шестидесятых годах девятнадцатого века, роман, который не опубликован. Это роман о попытке создать новый народ. В Забайкалье были такие ревенные комиссары. Были казённые плантации ревеня, а их управляющие носили название комиссаров.
Меня взволновала магия этого титула, сочетание комиссара с ревенём. Этот комиссар решил преодолеть разделение мира на Восток и Запад путём создания нового народа, который будет сочетать в себе все традиции.
С тех пор монгольская тема присутствует во многих моих вещах. Монголия для меня - та капля, в которой способен отразиться весь мир.
- Но вот кончилось армейское время. Стал вопрос, что делать дальше…
- Тогда считалось, что, для того, чтобы состояться, нужно защитить диссертацию. А чтобы защитить диссертацию, нужно было работать про специальности. И я пошёл работать в школу. Причём тут оказалась странная проблема - в РОНО мне сказали, что нужно быть членом партии или сбрить бороду. То есть - или-или. Но я всё же нашёл такое место, где этой проблемы не было. С тех пор моя жизнь связана со школой. Диссертация у меня, впрочем, была по русскому средневековому церемониалу и моё время - от пятнадцатого века и до Смуты, а так же история Великого княжества Литовского и Польши. Что касается диссертации, она была посвящена русскому дипломатическому этикету 15-17 вв. и позднее вышла отдельной монографией, но после защиты в моей жизни, по сути, ничего не изменилось. В школе я до сих пор работаю.
Ведь человек не просто должен служить, а должен куда-то ходить на службу. Надо, чтобы человеку было куда пойти. Другое дело, что я хотел бы преподавать меньше, чем сейчас. Из всех своих ипостасей, я думаю, что я лучше всего как учитель. Преподаю в нескольких школах.
- А почему возник интерес к фигуре барона Унгерна? Для меня в юности это была фигура романтическая, мистическая - ещё до всякого Пелевина. Я даже помню какую-то книжку с историей про амулет Унгерна и то, как смотрят на всё это мои современники. Восток, степь… Там была такая фраза: "Перед ними была пустыня, притворившаяся степью". И танковые гусеницы срывали траву, под которой был песок… И я понял, что чёрт с ним, с этим сюжетом - обычная повесть или там роман, но вот за эту фразу можно душу продать.
- Это парафраз моей ранней повести, которая печаталась всего один раз в урезанном виде в журнале "Уральский следопыт" и в одном альманахе приключений.
- А там про холостые патроны ничего не было?
- Было. Это была моя очень давняя вещь и называлась "Песчаные всадники".
- Ну и ну. А я ведь её читал без первых страниц. Прошу прощения. Вон как всё обернулось. Никто не поверит, что это не разыграно. А как сейчас, по прошествии времени, что вы думаете об Унгерне? Зная больше…
- Об этом человеке я думаю много разного, все не перескажешь. Лучше, если можно, прочту стихотворение о нем, которое написал когда-то очень давно. Может быть, оно кое-что объяснит.
Там, где желтые облака
Гонит ночь на погибель птахам
Всадник выткался из песка
Вздыбил прах и распался прахом.
И дыханием зимнего дня
В пыль развеяло до рассвета
Сердце всадника и коня
От Байкала и до Тибета.
Даже ворону на обед
Не подаришь желтую вьюгу.
Здравствуй, время утрат и бед!
Око - северу, око - югу.
Эту степь не совьёшь узлом,
Не возьмёшь её на излом,
Не удержишь бунчук Чингиза -
Не по кисти. Не повезло.
Что ж, скачи, воплощая зло,
По изданиям Учпедгиза.
Чтобы мне не сойти с ума,
Я простился с тобой. Зима.
Матереют новые волки -
Не щенята, как были мы.
А на крышу твоей тюрьмы
Опадают сосен иголки.
Тогда я воспринимал свой интерес к Унгерну как уникальный, но позднее выяснилось, что им интересовались многие, причем не только у нас, но и на Западе. Во Франции есть два романа о нем, Ларс фон Триер собирался снимать о нем фильм. Кстати, только что в парижском издательстве "Сирт" вышел перевод моего "Самодержца пустыни" под названием "Барон Унгерн: хан степей".
- А сейчас переиздать не хочется? Было бы интересно.
- Была даже идея издать том об Унгерне в серии "ЖЗЛ". Довольно забавная мысль. Когда я написал эту книгу, мне казалось, что всё это безумно далеко - как Римская империя. Но потом мне начали писать родственники тех людей, о которых я писал, причём довольно короткие родственники - например, сын белого генерала Пепеляева, внуки. И события оказываются ближе.
- А главным в этом предприятии всё-таки была литература, а не история?
- Конечно, литература была главнее, но это литература как-то связанная с историей. Как-то один мой приятель-литератор, когда у меня вышла книга про Унгерна, сказал мне, что я не настоящий писатель, потому что настоящий - всегда должен писать о современности. Если ты не пишешь о современности, то можешь называться как угодно. Мне стало обидно, и я написал серию рассказов, которые были опубликованы в "Знамени", хотя они тоже были рассказами об историках.
- Часто понятие "империя" сопрягают с понятием "стабильность". Моё поколение, поколение городских мальчиков моего года рождения, было поколением стабильности - потому что когда нас посылали купить пакет молока, то он стоил в магазине 16 копеек…
- По двадцать пять…
- Нет, по двадцать пять - было хорошее молоко, с повышенной жирностью, а по шестнадцать было обычное молоко. Так вот, и когда мы заканчивали школу, то этот пакет имел ту же форму пирамиды, и когда мы учились в институтах и университетах было то же самое. Нет, в стране могло происходить совершено другое - косыгинские реформы и связанный с ними голод, карточки, притворившиеся талонами...
- Я всё это помню. Я вот вырос на Мотовилихе, там женщины вылавливали в обеденный перерыв мальков своими юбками и платками, потом дома пропускали через мясорубку и делали котлеты…
- Вся история идёт через быт, стабильный или нет. И понятие "империя" тоже. А сейчас я задам некорректный вопрос. Сейчас критики современный исторический приключенческий роман связывают с именами Акунина и Юзефовича. И действие этих романов происходит в конце прошлого века, время расцвета (пусть и условного расцвета) Российской империи. Империи, которую мы потеряли, и при этом никто твёрдо не знает, что это такое. Как было выбрано время действия ваших исторических детективов. Почему не, скажем, Ливонская война?
- Почему не Ливонская война? Там была другая психология. Мне кажется что я хорошо представляю психологию людей времени Ливонской войны, чем я занимался как историк. А когда я начинал писать детективы в советское время, то советский детектив был очень строгим регламентированным жанром. Для того, чтобы чувствовать большую свободу и был совершён этот перенос в девятнадцатый век. Никаких имперских идей у меня не было. И если "Коронация" Акунина это 1896 год, довольно близкое время, то мои романы всё-таки "древнее" и, к тому же - квазиисторические.
- Акунинские романы тоже квазиисторические - это игра в стиль, в быструю его пинг-понговую смену, по-моему, это создание условной Российской империи, точно так же как условна Россия в "Сибирском Цирюльнике".
- Мне модель "Сибирского цирюльника" не очень нравится. Вот "Утомлённое солнце" мне нравится - это тоже квазиисторично, но более приемлемо для меня. То есть это вопрос уже личного вкуса…
Мне хотелось написать что-то с сюжетом. Любой жанр - это литература, подвластная канону. Детектив интересен тем, что это литература вполне каноническая, то есть существующая по определённым правилам. Там есть правила, которые там нельзя нарушать. Сыщик не должен оказаться убийцей…
- Агата Кристи всё-таки это нарушила.
- Но прежде она написала массу вещей, которые следовали канону. А почему я пишу именно исторические детективы? Ну, если моего героя перенести в современность, у него ничего не получится. Мой Путилин вооружён прежде всего наблюдательностью и знанием "во человецех сущего". Воевать таким оружием с современной преступностью - всё равно, что пытаться остановить танк, стреляя по нему из трубочки жёваной бумагой… Я тут вспомнил одну историю. В семидесятые мы подрабатывали с приятелями на "шабашке", пошли в соседнюю деревню и увидели в заборе вокруг колхозного птичника большую дыру. Возле дыры висела удавленная собака. Сторож объяснил, что через эту дыру в птичник раньше повадились лазить бродячие собаки - воровать кур. Денег на ремонт забора нет, поэтому он борется с собаками таким вот способом. А что в детективе?
Предполагается, что до того, как совершено преступление, до появления трупа, в мире существует некая изначальная гармония. Потом она нарушается, и сыщик не только находит убийцу, но и восстанавливает миропорядок. Это достаточно древняя функция культурного героя. Возьмём птичник как модель миропорядка. Можно сохранить его, повесив в дыре собаку, можно - залатать забор. Мой герой выбирает последнее.
- Восточный след в "Князе ветра" - это следствие давних увлечений Востоком?
- И давних и нынешних. Монголия для меня всегда была увлечением, некоей моделью мира, в котором есть всё. Всё что касается Монголии в "Князе вера", имеет ренальные прототипы, герои и обстоятельства действительно существовали.
- А связка Акунин-Юзефович не раздражает?
- Ну, вы же знаете, что я приобрёл такую известность буквально три года назад, благодаря издательству "Вагриус" и нескольким критикам. Но ведь мои романы совершенно другими, и объединяет их с акунинскими только время, вернее, условность этого времени. Тем более, вряд ли кто-то мне поверит, что детективные романы можно писать для себя. А они так и писались. Так детективы, конечно, делать нельзя. А восприятие моих детективов, связано с тем, что некоторые из моих читателей помнили книгу об Унгерне, какие-то мои исторические книги, ну и тому подобное… Краска приобретает другой цвет, когда ложится на другую краску.
А Акунин сделал этот жанр весьма популярным, так что в связке ничего порочного нет.
- Акунинский проект - именно проект. Это романы стиля. А у вас другой герой. Два персонажа - Фандорин, наследующий, как ни странно черты совсем не законопослушного Арсена Люпена, быстрый и успешный, и Путилин, несколько нескладный и неловкий, отличаются ещё одним. Акунинский герой обладает ещё и таким качеством, как мужская валентность. Точно так же, как Джеймс Бонд, получающий в каждой серии две девушки (одна потом покойница), валентен, то есть готов присоединиться к женщине, причём, в каждом новом эпизоде к новой. Есть другая традиция - давний тип патера Брауна, сыщика - духовного лица... Кстати, у Акунина, монахиня Пелагия в силу своего монашеского обета, похожа на инертный газ - она сколько угодно может чувствовать, но не может вступить в связь. Ваш герой - семьянин: любит жену, не бегает по крышам с револьвером.
- Критик Лев Данилкин написал про моего героя, что он похож на героя не рыцарского, а плутовского романа. И я как-то уже говорил, что мой Путилин - это отчасти друг моей юности, к сожалению, рано умерший, это Борис Пысин, это был физик, который занимался психологией. Я прекрасно помню, как в пьяном виде он доставал из кармана три спичечных коробка и задавался вопросом, как описать их совместное существование в пространстве. И, вообще, его мучили очень странные вопросы, смысл которых непонятен. Это был потрясающий человек, житейски очень похожий на моего героя. Я его очень любил и до сих пор без него скучаю.
- Есть понятие литературной жизни. Это номенклатурное понятие, такое же, как дипломатический этикет: Раньше она организовывалась совещаниями, теперь, по большей части - премиями. Я имею в виду, в частности, премию "Национальный бестселлер". Вы ведь вошли в ее короткий список. И было бы отрадно… Ну, понятно.
- Ну, к празднику литературной жизни я мало причастен. Знаете, в воспоминаниях русского актёра 19 в. Давыдова я вычитал следующую историю. В некий город приезжает актёрская труппа, и чтобы поднять сборы, на афише пишут, что во время спектакля по сцене проедет настоящий локомотив. Все приходят на премьеру, зал полон, из-за боковой кулисы выезжает паровоз, но тут же останавливается. Антрепренёр выходит на сцену и сообщает, что машина сломалась дальше ехать не может. В публике ропот, составляется депутация, идут за кулисы и видят, что локомотив состоит только из передней части. Все страшно возмущены, зовут полицмейстера. Тот идет на сцену и спрашивает собравшихся: "Вы на что брали билеты?". Те отвечают, что на пьесу "Провинциальная жизнь". - "Вот вы её и видели, - говорит полицмейстер. - А локомотив идите смотреть на железную дорогу". И гонит всех со сцены. Так вот, человек, вступая в жизнь, попадает на некий спектакль. Я взял билет на пьесу "Провинциальная жизнь", а если в придачу на сцену еще и выехал локомотив, то я счастлив. Не выехал - тоже счастлив. Я не на это брал билет.
Сообщите, пожалуйста, об обнаруженных ошибках и опечатках.
Извините, если кого обидел.
