прапорщик евсюков
Жене Денисову
Её рассказал сам Евсюков, распивая чаи в запутанной коммунальной квартире Володи Раевского. История эта относится к тому времени, когда Евсюков ещё был бравым лётным прапорщиком, и вместо зелёных петлиц с дубовыми листьями носил героические голубые. Таким образом, никто не может сомневаться в её правдивости.
Нет, никто. Началось всё с того, что у Евсюкова украли сапоги.
Самое обидное было в том, что их украли в бане. Баню Евсюков любил, и даже очень. Любил посидеть на полке со старожилами маленького городка, в народе называемого просто "Северопьянск".
Да, любил баню военно-воздушный прапорщик Евсюков. Вот там и украли его новые яловые сапоги. Долго стоял он в предбаннике, размахивая чистой портянкой, но, наконец, устал и, кряхтя, засунул ноги в разбитые сапоги друга банщика, подхватил вещмешок с веником б/у и вышел.
Грустно было Евсюкову. Будь он складским, жирным и вороватым прапорщиком, он, может, и не огорчился бы пропаже. Но Евсюков был начальником турельной установки и, сидя под гигантским колпаком-блистером, защищал заднюю полусферу носатого, похожего на половой член, стратегического бомбардировщика. Можно было бы обменять зелёные трёхрублёвые поллитра на такие же сапоги у настоящего складского вора, но Евсюков вчера не сошёлся с ним во взглядах на правительство Альенде и теперь возненавидел казнокрадство.
Никто не мог помочь Евсюкову. Обида сжимала его сердце. Со скрипом перемещаясь в ранних полярных сумерках по деревянному тротуару, он наткнулся на любин магазин.
Магазин был замечателен ассортиментом и хозяйкой. В нём продавалось всё. Кто-то видел там даже мохер и японские транзисторные приёмники. А хозяйка... Да... Люба Татарова была звездой Северопьянска и прилегающих к нему воинских частей. Матросы дрались за субботний выход в город под любым предлогом (в воскресенье магазин не работал). Печальные офицерские жёны провожали своих мужей со слезами отчаяния на глазах, если они (мужья) собирались купить себе тренировочные брюки.
Эх, да и что говорить... "Самый смелый летчик, самый сильный дембель Любу поджидали у ворот..." - вот как пели в гарнизонах. Лишь одному человеку Люба была готова отдать сердце. И этим человеком был Евсюков. Но напрасно глядела она своими влажными чёрными глазами в медаленосную грудь прапорщика. Прапорщик был женат. Для любившего порядок Евсюкова этим всё было сказано. Вот в этот-то магазин внесли Евсюкова горемычные банные сапоги. Печально поведал Евсюков Любе свою историю. Люба, сжав виски ладонями, ловила каждое его слово.
- О Боже мой, Боже мой, - шептала Люба.
Дослушав, она решила помочь ему, чем могла. Увы, не тем, чем желала. Всего лишь кирзовыми сапогами с начёсом, прекрасными сапогами огромного евсюковского размера, хорошими в зимнее время.
Будь Любина воля, она бы чистила эти сапоги каждое утро сама, смазывала их, нет, не гуталином, а роскошным финским кремом, но не было это суждено Любе Татаровой, и она, вздохнув, повела прапорщика Евсюкова в подсобку.
Прапорщик, крякнув, оторвал крышку от ящика и начал выбирать сорок шестой размер из кучи сапог, пахнувшей свежей кожей.
Увы, сапоги были славными, но маленькими, годными лишь для уставного раздувания евсюковского самовара.
Тут-то всё и началось. Евсюков, положив мешок в сторону, и снова прикрыв ящик, обнаружил, что находится один в подсобке.
Потух свет.
Не успев осознать себя между стопками охотничьих лыж, жестяным корытом и венгерским спальным гарнитуром, он услышал тяжелые шаги по лестнице и, как вонючий и горький на вкус летний заяц, прыгнул в тёмный угол. Это явно была не Люба.
И вот стоит бравый Евсюков за холодильником "Север" и боится вздохнуть, а между тем загадочные гости, освещая себе путь фонариком, ввалились в подвал.
Гостей было трое. Тонкая и изящная барышня в воздушном белом платье, с иссиня-чёрными волосами, рассыпавшимися волнами по её плечам, высокий чернобородый человек в широкополой шляпе и испанском плаще, и, наконец, пронырливое существо неопределённого пола. Незнакомцы по-хозяйски осматривались в подсобке, а маленький человечек вился вокруг чернобородого, приговаривая:
- В туфике, в туфике, ах, простите в пуфике, я сам видел... Да, да, да!
Человечек подбежал к венгерскому дивану, предназначавшемуся командиру пограничного катера "Прыткий", и с размаху всадил сверкнувший в темноте клинок в валик. Валик всхлипнул и затренькал пружинками. Но вместо пружин карлик вытащил из валика горсть блестящих камушков.
- Но где же корона?! Где корона, мерзавец! - забеспокоился чернобородый.
Карлик засуетился, народно-демократическая обивка затрещала... Вдруг подсобка осветилась мягким голубоватым светом. Карлик закрыл источник света спиной от невидимого Евсюкова и закрутил головой.
- А вот и мешочек, сейчас мы её в мешочек...
Не сразу Евсюков понял, что маленький человечек засовывает что-то в его вещмешок.
В родной евсюковский вещмешок, с белой надписью "рядовой Денисов", и аккуратно пришитым дополнительным карманом.
- Быстрее, быстрее! - загремел чернобородый, - я чувствую, что он уже близко!!!
- Сначала жезл! Отдайте жезл! Где мой жезл! - завопил карлик. Бородатый достал из-под плаща полосатый милицейский жезл (раза в два длиннее обычного).
- Поздно! Мы погибли! - метнулась к чернобородому девушка, и, подхватив вещмешок, взбежала по ступеням.
Вся компания рванулась к выходу.
- Стой! Куда! - только и успел крикнуть Евсюков, выпав из-за холодильника.
- Отдай мешок, зараза!
Для кого другого, может, в мешке не было ничего ценного, но Евсюков был возмущен пропажей своего веника и мочалки. Он споткнулся о потрошеный пуфик, упал, оглушительно загремел корытом, и полез наверх. Вся троица уже была на улице, странно пустынной для города. Впереди, в развевающемся платье, не касаясь ногами земли, и размахивая вещмешком, неслась прекрасная дама. За ней плавно скользил чернобородый, а в конце семенил, что-то выкрикивая, карлик.
- Мешок! - заорал Евсюков, устремившись за незнакомцами.
В ответ они только прибавили ходу и скрылись за углом. Евсюков выматерился и припустил за ними, но, свернув за угол, никого там не обнаружил. Прапорщик метнулся вперёд, побежал назад, потом в отчаянии заглянул в какую-то арку...
Он не ошибся. Похитители мешка стояли во дворике вокруг седобородого старика. Черноволосый, к которому перекочевал вещмешок, держа полосатый жезл, наступал на старика, а тот пятился к стене, рисуя в воздухе какие-то письмена.
- Ах ты, чмо галимое! - крикнул военно-воздушный прапорщик и, разбежавшись, саданул чернобородого похитителя по уху. Тот обмяк и выпустил из рук мешок. Жезл воткнулся в землю и немедленно пророс, покрылся листьями и зацвёл.
Маленький человечек повалился на землю перед стариком с седой бородой и запричитал:
- Я сразу узнал тебя! У меня и в мыслях не было! Я...
Девица же медленно стала на колени.
- Что ж, - величественно сказал старик, обращаясь к карлику и поглаживая серебряную бороду. - Всё приходит к своему концу. Ты будешь закрашен.
Он достал из-за пазухи баночку с помазком и стал им водить по телу заверещавшего карлика. При каждом взмахе часть карлика исчезала, и скоро его визг слышался из пустоты.
- Ты, Елена, вернешься к кучумам и будешь там, пока стоит на земле дворец Ге, - старик сделал движение рукой, и девушка исчезла.
- Дозвольте мешочек прибрать..., - влез в их разговор Евсюков, - там, дедушка, у меня веник с мочалкою. А они на дороге не валяются.
- Не торопись, человек, - так же величаво произнёс старик. - Я помню о тебе. Чего ты хочешь в награду? Хочешь служить мне?
Честный прапорщик Евсюков лишь пожал плечами:
- Мне чужого не надо. Я извиняюсь, но этот, - он ткнул пальцем в чернобородого, открывшего глаза, - у меня вещмешок прихватил, пришлось, так сказать, по обстановке...
- Ну что ж, - вздохнул старик. - Будь по-твоему.
Он крепко взял усохшего чернобородого за руку (теперь тот не доставал старику до пояса):
- А ты пойдёшь со мной, хан Могита, тебе не носить корону князя сумерек!
И старик с чернобородым с размаху вошли в стену - Евсюков только крякнул.
Только придя домой, Евсюков вспомнил, что забыл выложить из мешка и отдать их законному владельцу (кроме старика, по мнению прапорщика, на эту роль никто не подходил), ценности, украденные из магазина. Евсюков развязал непривычно тугой узел и вытряхнул содержимое.
На пол упал веник с полотенцем, какое-то барахло, и туго свернутая пара яловых сапог, украденных у Евсюкова в бане.
Вот и всё. Остаётся сказать, что через неделю от Евсюкова ушла жена. Но это, видимо, к данной истории не относится.
Сообщите, пожалуйста, об обнаруженных ошибках и опечатках.
Извините, если кого обидел.