Вот бегают павианы - показывают ... Показывают ... Известно, что показывают павианы... А вот другие, их имя на этой земле пишется раздельно Orang Utan. Один таскает яблоко на нижней губе другой - лупит собрата, стоит над ним и дёргает его, лежащего, дёргает за голову - будто двое московских пьяниц передо мной. Проматывается голова. Не встаёт обезьян.
А вот уже другой лежит на спине в соломе - ловит губами горлышко пустой канистры. Ноги его поджаты - будто нет ног вовсе.
И вспомнил, глядя на него, деревенского пьяницу, безногого инвалида, что лежал вот так же в соломе и пил из канистры пиво. Этот старик пил из канистры пиво и ворочался на зассаной соломе. Ноги он поджал в 1942 году, не доехав до Сталинграда и не побывав ни в одном бою. А сейчас уже есть какое-то общество, и братаются бывшие враги, вспоминая, кто где лежал и в кого целил. Время идёт и суждения меняются, очевидцы начинают менять суждения и показания. Надо только дождаться, когда самые старые начнут помирать.
Нужно дождаться того, когда болезни заклокочут в их горле, и начнут очевидцы перебирать свою жизнь как ящик с жухлыми фотографиями. И они выдадут все, ставшие ненужными, тайны.
Видел я одного - я снимал у него комнату, а он был с вермахтом в Польше, именно с вермахтом, а не SS, и вспоминал это время как сладкое, главное в своей стариковской жизни. Я его не смущал. А чего я должен его смущать? На хера?
Снова военные ассоциации влезают в мою жизнь. Возится там и сям военная машина В кошмарах я так и представляю её машиной - помесью танка и кофемолки - неповоротливой, урчащей, воняющей соляром, давящей своих и чужих - вечной машиной.
