Начал размышлять о Глазкове. Тут дело вот в чём, Глазков – поэт уникальной судьбы.
С одной стороны он знаменит массой легендарных поступков, которые увы, в глазах поомков часто затмевают саму его поэзию. Все помнят, что он изобретатель слова «Самсебяиздат», быстро редуцированного для «Самиздат». Уже никто не помнит суровых контор «Госполитиздат» и «Партиздат», а слово «Самиздат» осталось. Про Глазкова сочинено множество легенд. Одна из них, пересказанна Львом Лосевым:. Глазков стоит в очередит на медкомиссию в военкомате. Там вокенком задаёт только один вопрос «Котелок варит?» - если отвечают «Да», новобранца ставят в строй, потому что на дворе сорок первый год и Отечество в опасности. Если кто отвечает «Нет», то заключение ровно такое же: «годен».
Когда доходит очередь до Глазкова, то ему задают тот же вопрос, что и всем: «Котелок варит?»
- Да получше, чем у тебя, - отвечает Глазков.
- Шизофреник, - говорит военком, - выпишите ему белый билет.
Но, увы, эти анекдотические истории – как и то, что однажды Глазков приехал в дом отдыха на Селигер в одной пижаме, все эти приметы «блаженного» поэта, заслоняют разговор о стихах. Глазков, в котором находили родство с Хлебниковым, особенный даже по меркам ХХ века – настоящий нищенствующий поэт в начале, и вполне успешный потом.
Даже знаменитые четыре строки, которые он написал о войне -
Господи, спаси Страну Советов,
Сбереги ее от высших рас,
Потому что все твои заветы
Гитлер нарушает чаще нас.
- известны не благодаря собственно поэзии, а именно благодаря этической позиции, которая таким образом была сформулирована впрок, на десятилетия.
И, с другой стороны, он поэт уникальной судьбы, сам себя переломивший - человек, абсолютно осознанно совершивший убийство себя как поэта. Сначала он писал, как делил сам «хорошие стихи не для печати» и «хорошие стихи для печати». Потом пришла пора «плохих стихов для печати» - но даже они сейчас кажутся каким-то издевательским абсурдом, будто ответ военкому из легенды.
То есть напишет он о героях-комсомольцах на Амуре, а выходит всё как у другого, следующего за ним поэта, Олега Григорьева:
С бритой головою,
в форме полосатой
коммунизм я строю
ломом и лопатой.
Ну, ладно, я всё-таки расскажу не о поэзии. Глазков-таки откосил от армии - причём в тот момент, когда немцы рвались к Москве. Современники говорили, что он не верил в победу Гитлера - но это видно и по стихам. Однако армии он боялся панически - и какой-то врач натянул ему безумие до пункта "3б". То есть, по нынешним меркам Глазков был вполне безумен, по меркам рациональным - совершенно на войне не нужен. Его возвышенные сверстники и товарищи, правда, наплевали на отсрочки и льготы - и сердечники и астматики легли под Вязьмой, чтобы дать стране время замахнукться. Давид Самойлов шёл на войну осознанно, это была его война и он, не моргнувши глазом, заехал в глаз любому, кто ему, еврею-комсомольцу, предложил бы ему отсидеться. Кульчицкий... Ну, с Кульчицким была особая история:
Кульчицкий приходил тогда.
Он мне ответил на
Мой вопрос - как и когда
Закончится война
К папиросе поднеся огниво,
Закурит, подумал, дал ответ:
- Пить мы будем мюхенское пиво...
А война продлится десять лет.
Но меня убью в войну такую...
Призадумался на время тут,
А потом бессмысленно ликуя,
Радостно воскликнул: - Всех убьют.
Кульчицкий погиб в январе сорок третьего, под Сталинградом. Поэтов в ту войну выкосило изрядно - хватит на многотомник. А Глазкову они говорили: "Сиди, мы за тебя повоюем". Он и сидел, а потом особенно не выёбывался, говорил правду. Отсиделся, говорил. А для этого тоже нужно некоторое мужество.
Кстати, совершенно непонятно, как его не смолотила сноповязалка этой системы. Шансы у Глазкова были практически стопроцентные - отец его, с дореволюционным партстажем, сгинул в Воркутинских лагерях, был прокурором, а потом адвокатом, а в двадцатые вышел из партии. Как тут не прибрать сына? Дырявый зонтик сумасшествия не спас, например, Мандельштама. Одно ли блаженство хранило Глазкова, как распоряжается судьба – Бог его разберёт. А прожил по русским меркам, с учётом ликёро-водчного безумства, долго с - 1919 до 1979.
В общем, поэт необщего выражения строк.
Извините, если кого обидел
