А на груди его светилась медаль за город Будапешт…
Михаил Исаковский
И всё снились мне венгерки с бородами и ружьём…
Владимир Высоцкий
Я давно дочитал «Прагу» Филипса.
Для начала надо сказать, что никакой Праги в романе Филипса нет. Прага там что-то вроде вопля трёх сестёр «В Москву! В Москву!» - мечта о лучшем, и, одновременно, о несбыточном.
Потому что на дворе начало девяностых и дело происходит в Будапеште. В Праге – наверняка всё лучше, там, говорят, лучше инвестиционный климат.
А тут компания друзей, точь-в-точь хемингуэевские персонажи по Парижу, бродит между Будой и Пештом.
На Хемингуэя здесь не то, что намекают – говорят открытым текстом. Американцы в чужой стране, мы – потерянное поколение, первое потерянное поколение после 1918 года, алкоголь и секс без любви, любовь без секса - всё это прокручивается в диалогах и героев.
Так что «Прага» прямой диалог одновременно с «Фиестой» и «Праздником, который всегда с тобой». Только дело происходит после окончания холодной войны, а не Первой мировой.
Тогда, в начале двадцатых было интересно путешествовать в железнодорожном вагоне. Границы изогнулись, оболочки стран треснули, как картофелины в мундире после долгой варки.
В начале девяностых произошло тоже самое. Холодная война была проиграна Востоком, вернее, русскими. И то, что должно было стать полем боя, старательно открещивалось от прошлого. То есть вина отодвигалась на восток, вместе с границей визового режима.
Вагоны были набиты странными разноцветными людьми.
В дороге пить хорошо – я пил перед каждой границей, чтобы не нервничать – кстати, совершенно не было понятно, где нужны были визы, а где нет.
Пьяный человек часто начинает обнаруживать пронзительно-высокий смысл в совершенно обычных и банальных вещах. Механизм этого открытия чрезвычайно странен.
При этом спустя несколько лет я так же перемещался по восточной Европе – сначала справа налево, а потом сверху вниз, а затем снизу вверх.
Всё было непросто.
Несколько лет спустя я ехал схожим маршрутом. Снизу, если смотреть не из окна, а на карту, набухала война. В газетах началось то, что называется «информационная война». Дикторы начали ругаться, то есть не ругаться, а топорщиться. Напоминало это ситуацию в комнате, где драка еще не началась, но слово «козёл» уже произнесено.
Рядом со мной ехал татуированный украинец – матрос. Оставляя различимый узор папиллярных линий на стекле, он рассуждал о неотличимости венгерского пейзажа от украинского - те же поля – но рассуждал в простых интернациональных выражениях.
Дело было в том, что украинские коммерсанты загнали речные кораблики в Дунай и возили народ по всей реке. Потом, когда на юге рухнут мосты через Дунай, эти кораблики окажутся запертыми внутри речной воды.
Жители берегов серьёзно опасались возникновения плавучего Гуляй-поля, поскольку матросы были вполне революционны, и достаточно оголодали, чтобы с гиканьем и свистом носиться по реке.
По-моему, им потом выдали денег и отправили по домам. Впрочем, эта история слишком поэтична.
Извините, если кого обидел