Шпионские фильмы для советского зрителя издавна были сродни передачам Сенкевича. Они погружали в пространство кинопутешествий. Но невозможно было представить Юрия Сенкевича, ведущего рассказ из кабаре со стриптизом. И тут шпионский фильм, хоть и снятый в Прибалтике, хоть и моральный до невозможности, приходил на помощь. Он создавал виртуальное пространство заграницы с её лаковыми лимузинами, подмигивающими вывесками, чистым асфальтом и понимающими в жизни женщинами.И едой, между прочим.
Вот Плейшнеру гестаповцы в Берне пересказывают рецепт кофе: «Греки научили меня запивать крепкий кофе водой. Это занятно: контраст температуры и вкуса создает особое ощущение».
А вот Штирлица послевоенные беглые эсэсовцы кормят в Мадриде тручей – это рыба, если кто не знает. Макс Отто фон Штирлиц вообще похож на гастрономического путешественника по Европе.
Всё на еде, и первое настоящее впечатление от Швейцарии Плейшнер получает в ресторане.
Он смотрит в меню. Он видит там слово «омары» и слово «ветчина». В этот момент профессор похож на советского человека, падающего в обморок при виде тридцати сортов колбасы. Собственно, это так и читалось.
Даже сам Штирлиц попадает впросак с взбитой сметаной, которую заказывает в вокзальном кафе. Простой сметаны нет, а есть с вареньем, сыром и взбитая. И разведчик сидит, ошарашенный, в вокзальном кафе.
Дело ещё и в том, что Юлиан Семёнов был по-настоящему знаменитый писатель, который шёл рядом с Властью. Он шёл с ней рядом и, одновременно, чуть в стороне. Этот писатель досказывал то, что Власть не могла или не хотела сказать.
Но он оказывался ещё и культурным просветителем – в романе «Югославском варианте» пересказываются книги Кречмера. В маленьком рассказе «Нежность» есть даже перебежавший от Шекспира полковник Розенкранц, умерший, правда, от сифилиса.
Штирлиц, который больше всего любит раннюю весну, говорит Плейшнеру: «Скоро литература будет пользоваться понятиями, но отнюдь не словесными длительными периодами. Чем больше информации - с помощью радио и кинематографа - будет поглощаться людьми, а особенно подрастающими поколениями, тем трагичней окажется роль литературы. Если раньше писателю следовало уделить три страницы в романе на описание весенней просыпающейся природы, то теперь кинематографист это делает с помощью полуминутной заставки на экране. Ремесленник показывает лопающиеся почки и ледоход на реках, а мастер - гамму цвета и точно найденные шумы. Но заметьте: они тратят на это минимум времени. Они просто доносят информацию. И скоро литератор сможет написать роман, состоящий всего из трех слов: «Эти мартовские закаты...». Разве вы не увидите за этими тремя словами и капель, и лёгкий заморозок, и сосульки возле водосточных труб, и далёкий гудок паровоза - вдали за лесом, и тихий смех гимназистки, которую юноша провожает домой, сквозь леденящую чистоту вечера?».
Из этого, довольно банального, пассажа можно было в семидесятые развить что угодно – даже культурологическое исследование о виртуальной реальности. За неимением настоящего исследования использовался диалог из романа о разведчиках.
Извините, если кого обидел
