Не говоря уже о том, что мне не нравится понятие за ним стоящее - космооперой называют свои романы, где звезолёты мешаются как "мессера" и "яки" в небе над Кубанью, где оглушительно рвутся в космической пустоте снаряды корабельных пушек, где залитый кровью первый пилот хрипит: "Вова, прибор?", а штурман, лёжа среди обломков, отвечает "Тридцать три!", где всегда что-нибудь "армада": армада кораблей, армада головоногих в аквариумах-скафандрах. На худой конец издательство "Армада".
Но я не про это хотел рассказать - я хотел рассказать про писателя Снегова.
Писатель Снегов был в предыдущей жизни инженером и звали его Штейн, но и это не было его настоящей фамилией - вернее, всё было его настоящими фамилиями, включая фамилию настоящего отца, одесского большевика - Козырюк или Козерюк.
По всей видимости, он был хорошим инженером, не говоря уже о том, что работал на ленинградском заводе "Пирометр". "Пирометр"! Только тот, у кого законопачены кочегарной серой уши не поймёт, как фантастично и поэтично это название - сильнее его только "Пироскаф", но оно уже занято Боратынским. Но вот, инженера заметили и страна пригрела его жаркой шубой сибирских степей - сначала под Воркутой, потом на Соловках (Как он попал туда, по собственным словам Соловки в 1938-39 годах, и как его не "разгрузили" в нетёплое море - мне решительно неясно. Затем он оказался в Норильске - и все эти нужные для страны дела, не исключая ковки ядерного щита, занимали инженера до в 1954 году.
Уж какие оперы (правила русского языка и прочих соударений ломаются на этом слове) - или опера... оперы... в общем, про то нам ничего неведомо.
Довольно поздно, в 1964 году он написал первую фантастическую повесть. Потом превратился из инженера в писателя. А потом он умер.
Не так давно – в 1994 году.
Слово "Космоопера" намертво приклеилось к Снегову. Его считают главным Мичуриным советских космоопер (Если не брать в расчёт Ефремова).
Сейчас этот текст "Люди как боги" переиздали в почти полном собрании сочинений и вот вам - всё как полагается: вот выходит композитор Андре и говорит, что "мы слишком люди, и это плохо. В нашу эпоху, когда открыто множество разнообразных цивилизаций, человеку стыдно выдавать свой жизненный мирок за единственно приемлемый. Его земные обычаи годятся лишь для него, нечего их распространять за пределы Вселенной, разве тысячи нитей не роднят его с диковинными существами иных миров? Это общность деталей и внешности, нет, общность живого разума. Вот об этом, о единстве разумных существ Вселенной, и трактует моя симфония.
О, эти диалоги людей будущего: "Я поинтересовался, что за состояние у Жанны. Она мало изменилась за два года, что мы не виделись. Андре объяснил, что они ждут мальчика".
"Лучше пожертвовать двумя звездолётами, чем успехом кампании! - оборвал я запротестовавшего Осиму.
Все три МУМ подтвердили, что дополнительного вещества хватит на разрыв последнего слоя неевклидовости", "- Любезный Орлан, вы единственный среди нас, знаете стратегическую кухню разрушителей - обратился Ромеро к Орлану. Не смогли бы вы набросать задачи и возможности преследующего нас неприятельского флота".
Что, Головачёва читали? Поняли откуда что? А?
А в этой космоопере Снегова, между прочим, сорок шесть печатных листов.
Это было время, когда толстый том можно было писать медленно - скорости тогда были вообще невелики. Можно было писать если не кровью, то потом. Это сейчас - успешный писатель фантаст пишет два-три романа в год - и то мало. Один мой знакомый (в не очень, правда, трезвом виде) признавался, что разве что не мочится в свои тексты. Сам того не зная, он повторил известную фразу моего любимого автора Виктора Шкловского, который в "Третьей фабрике. Ведь нельзя же так: одни в искусстве проливают кровь и семя. Другие мочатся.
Приёмка по весу". Схожие слова сказал Розанов - да не в том дело.
Нынешнее время - время больших батальонов, мегабайтов, что валятся с сервера на сервер, а потом в верстальную программу. Человеческий же организм слаб - и больше чем пота производит мочи - литра полтора, что ли, в день.
А Снегов писал хоть и много, но долго. С ответственностью, искренне.
Читать это, конечно, сейчас могут только любители. Издавать это даже трёхтысячным тиражом - большой риск. Потому что иногда кажется, что про этот тип романов писали Стругацкие в своём "Понедельнике, начинающемся в субботу": "Играла музыка, произносились речи, тут и там, возвышаясь над толпой, кудрявые румяные юноши, с трудом управляясь с непокорными прядями волос, непрерывно падающими на лоб, проникновенно читали стихи. Стихи были либо знакомые, либо скверные, но из глаз многочисленных слушателей обильно капали скупые мужские, горькие женские и светлые детские слезы. Суровые мужчины крепко обнимали друг друга и, шевеля желваками на скулах, хлопали друг друга по спинам. Поскольку многие были не одеты, хлопание это напоминало аплодисменты. Два подтянутых лейтенанта с усталыми, но добрыми глазами протащили мимо меня лощеного мужчину, завернув ему руки за спину. Мужчина извивался и кричал что-то на ломаном английском.
Кажется, он всех выдавал и рассказывал, как и за чьи деньги подкладывал мину в двигатель звездолета. Несколько мальчишек с томиками Шекспира, воровато озираясь, подкрадывались к дюзам ближайшего астроплана. Толпа их не замечала.
Скоро я понял, что одна половина толпы расставалась с другой половиной. Это было что-то вроде тотальной мобилизации. Из речей и разговоров мне стало ясно, что мужчины отправлялись в космос - кто на Венеру, кто на Марс, а некоторые, с совсем уже отрешенными лицами, собирались к другим звездам и даже в центр Галактики. Женщины оставались их ждать. Многие занимали очередь в огромное уродливое здание, которое одни называли Пантеоном, а другие Рефрижератором. Я подумал, что поспел вовремя. Опоздай я на час, и в городе остались бы только замороженные на тысячи лет женщины. Потом мое внимание привлекла высокая серая стена, отгораживающая площадь с запада. Из-за стены поднимались клубы черного дыма.
С каждой минутой мне становилось все скучнее и скучнее"…
Да ладно, хотите кусок честного и наивного прошлого, скучноватого, обильного, беззащитного - вот вам.
Извините, если кого обидел
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →