Совсем иная жизнь в романе «Как закалялась сталь». Еда там неживая, как мёртвая вода из сказок. Всё начинается с того, как махра сыплется в православную кастрюлю - и так продолжается всё время. «Изголодавшись, Павел незаметно для себя опустошил третью тарелку». Всё, конец. Нам неизвестно, что это за тарелка, что в неё было налито или положено.
«Хлеб и дрова решали всё». «...не пришёл из города хлеб - пришла из города машина, гружёная мешками с хлебом».[1]
Едой в поездах заняты одни мешочники, они должны вызывать естественную ненависть героев (и читателя). Кухня - место дезертира. Это ясно Павлу Корчагину, который, даже обессилев от усталости, боится задержаться на минуту у временной кухни на строительстве железнодорожной ветки.
Он разговаривает его с товарищами по партии и их близкими так:.
«- Не забывайте, что ждём вас к обеду»...[2] Но «Панкратовы не дождались Корчагина к обеду, не вернулся он и к ночи».[3]
«Санитарка принесла ужин. Павел от него отказался».[4] «В остальное время мать с трудом отбирала у него наушники, чтобы покормить его».[5]
Павел всё время воюет с едой - будто происходит перманентная экспроприация. Будто вечно сыпется махра, вечно ищут продукты у трактирщика-еврея. И вечно грузовик с мешками отъезжает от дома трактирщика.
Но в отличие от Андрея Бабичева Павел Корчагин воюет с едой буквально, а не метафорически. Он отнимает её у кого-то. Еда становится заложником.
Самая знаменитая сцена романа (дальше которой многие школьники его и не читали) – это именно подсыпанная махорка, гнев священника и, как следствие, конец образования.
Павел Корчагин не одинок в этом отрицании еды. У жильцов коммунальной квартиры, описанной Алексеем Толстым в рассказе «Гадюка», создаётся впечатление, что их соседка, прошедшая через гражданскую войну, не может питаться так же, как они.
«Жилец Владимир Львович Понизовский, бывший офицер, теперь посредник по купле-продаже антиквариата, уверял, что Ольга Вячеславовна поутру пьёт шестидесятиградусный коньяк».
Отвлекаясь от литературного текста, процитируем Игоря Смирнова, который говорит о живописи: «Если взглянуть на портрет А. Н. Толстого, выполненный Кончаловским (1940-41), то может показаться, что социализму был свойственен культ еды. Дело в том, что окорок, который живописал Кончаловский, невозможно съесть в одиночку. Пищевое изобилие, столь любимое живописью соцреализма - противоположность еды. В «Колхозном празднике» (1937) Пластова она лежит нетронутой (вместо того, чтобы есть, колхозники смотрят на портрет Сталина)».[6]
Итак, всякая деталь двух наших знаменитых произведений дана через еду, через связанные с едою процессы - добывание, приготовление и поглощение. От кастрюли, через которую совершается бегство до мыши, которая съела за ночь у Тетушки Ганимед фунт мармелада. От фабрики «Четвертак» до неопрятной еды Кавалерова. Созидатель-коммунист Андрей Бабичев представляет собой образ нового Пантагрюэля (или - Гаргантюа). Чем больше он ест, тем больше еды он производит. Еда возникает вокруг Бабичева как бы из его, бабичевского, излучения.
Но образ идейного, несгибаемого, «стального» коммуниста противоположен еде, еде вообще .Это воплощённый дух.
[1] Николай Островский «Как закалялась сталь» Петрозаводск ,1961 С.190.
[2] Там же, С.230.
[3] Там же, С.233.
[4] Там же, С.325.
[5] Там же, С.356.
[6] И. П. Смирнов. Соцреализм - антропологическое измерение. Новое литературное обозрение, № 15 (1995) С. 37.
Извините, если кого обидел