- ...А это – как выйдет. Набоков, например, стоит не в конце, а прямо на дороге. У Набокова ещё можно что-то взять, а у Платонова нельзя взять ничего. У Набокова можно взять то, что ты называешь любовью к детали, спокойно этим пользоваться, чтобы это стало частью тебя.
- Я бы взял у Платонова - странное отношение к комфорту, или, скорее, к дискомфорту. То, про что мы говорили с самого начала - то, когда, страна, окружение, с самого начала бесчеловечны, а люди живут в этих обстоятельствах, не страдая. Вот, например, фраза «и он искоренил потребность жизни в своём теле» - между тем есть песня Галича, где герой болеет чем-то давно искорененным в советской стране. Партия ему говорит: «Вставай, не порти нам статистику!» - и перестает течь жизнь из пальцев, перестает из желез. Метафора продолжается. Знаешь, что ещё? У Платонова есть особое отношение к справедливости. Все события у него несправедливы.
- У Платонова весь стиль выражает радостное ощущение счастья, с которым человек может жить в аду. Ему удалось так составить слова, что из каждой запятой это прёт, и в этом смысле его способ писать - тупик.
Шишкина бессмысленно было сажать перед залом, требовать нравственных максим – дело это дурное. Писатель может перед публикой разве рассказать историю, развеселить кого-то или сказать тост. Сколько я не слушал публичные речи исчезающего племени писателей, всё это было как-то уныло и печально – как вдова на похоронах.
Впрочем, тостов я не любил никогда, и почитал только их почти уваровскую триаду – с Богом!, за родителей, и за тех, кого с нами нет. Нет, пусть писатель расскажет анекдот, и бредёт домой к столу. Или лить вино в душной московской ночи, посреди бандитской войны, народного угрюмства и надежды детей, на то, что они вырастут.
Или же рассматривать свою коллекцию градусников – если он одинок.
Извините, если кого обидел
