Только потом я понял, в чём дело - у него на борту написано по-русски - «Спутник».
А догда я жил в окружении странного, проросшего на этой земле третьего мира, возникшего как сорная трава – а кирилицы в нём вовсе не было.
Я ехал вдоль Рейна спиной вперёд – ожидая, как в Базеле поезд сменит свою ориентацию. Шишкин сидел на другом конце рельсов. Он сидел и писал в своём уголку, и слова складывались, и двигалось повествование, полз по коридору сын, жена (была тогда жена) возвращалась из магазина, и снова приходили - новые слова. Внешне этот процесс был лишён событий, но он сам по себе становился событием - потому что это не итог, а действие, совершение литературы, а не литературной новости.
У меня были в Цюрихе странные дела, и вот я, отвлёкшись от них, гонял по накатанных дорогах с местными рокерами. Одна из них была интересной девушкой, и когда я сидел сзади, руки сами с собой поднимались чуть выше, чем нужно. С ней мы пошли на вечерний праздник в Цюрихе. Нью-Орлеанский джаз (тогда в моей голове он был связан только с этой водой – водой текущей из швейцарсконго неба) – играл на старом мосту. Внезапно одна баба, стоящая рядом со мной, обернулась к другой и произнесла по-русски:
- Ну, всё, бля, пошли. Я же говорила, что нехуя здесь ловить.
Всё это проиходило ночью, под плач джаза и мелкий дождь. Другие мои знакомцы приехали на своих мотоциклах с притороченными странными предметами - оказалось, что они едут петь свою народye. песню. Поэтому, к мотоциклам подвязаны не средства устрашения, а национальные инструменты - очень сложный большой ксилофон и длинный рог для дудения в горах. Последний, впрочем, был именно средством устрашения. Хозяйкой ксилофона оказалась девушка с радикально зелёными волосами.
Мы сели слушать всё это под пиво. Дождь барабанил по толстому тенту, и рожок жил своей жизнью - как водяная змея. Рядом сидели амбалы, татуированные, страшные и играли вместе с панками играют в шахматы. Тут я вспомнил рассказ своего приятеля Олега Рудакова, который говорил, что шахматы - страшная игра: «У нас граждане осужденные тоже играли в шахматы - один всю сменку проиграл».
Дорога завела меня в Люцерн, очень похожий на Ялту.
Я сидел в крепостной башне и вспоминаю, как много лет назад сидел в Маринкиной башне, что в городе Коломне. А теперь вот с постной рожей и греховными мыслями сижу в Люцерне. Как раз тогда я придумал название для программной статьи - «Памяти профессора Плейшнера».
В городе Берне нет Цветочной улицы. Вот именно с этого надо начать. Это утверждение – ключевое для нашего повествования. А повествование это скорбное. Это всё-таки реквием. Реквием по маленькому человеку в очках. Или просто по маленькому человеку.
Между тем Плейшнер не просто самый трагический герой известного романа и фильма. Плейшнер – это маленький человек, один из нас. Несмотря на то, что на запрос «Плейшнер + трагедия» Сеть даёт извечный ответ: «Искомая комбинация слов нигде не встречается».
Тогда я поехал в Берн, чтобы найти Цветочную улицу. Я знал, конечно, что знаменитый фильм снимался в Риге, на улице Яуниела, кажется, но всё же поехал. Нужно мне было отчего-то посмотреть - как там? Стала для меня Цветочная улица символом отношений маленького человека и массовой культуры.
Итак, я всё-таки пошёл искать Цветочную улицу.
Цветочной улицы не было.
Был какой-то Цветочный переулок, вполне современной, послевоенной застройки. Я осмотрелся и неподалёку от нужного номера обнаружил кафе. Несколько разноплеменных людей сидели за пластмассовыми столиками. Эта пластмасса и строительные опилки в полиэтиленовых мешках вокруг подчёркивали правильность места - получалось, что Плейшнер должен был погибнуть в реальности точно так же, как герой «Пепла и Алмаза» – среди какого-то мусора и прочих негероических предметов.
Я произнёс перед ними речь о значении Плейшнера, и разноплемённый люд радостно согласился выпить за великого человека. Мы выпили, хотя один из моих новых знакомцев решил, что я – внук Плейшнера. И вот, теперь внук, как наследник жертвы нацизма, приехал проведать памятное и скорбное место.
Меня хлопали по плечам и снова предлагали выпить.
И было за что.
Погиб Плейшнер - маленький человек, жертва массовой литературы.
Дождь не прекращался – какой там мотоцикл – надо было ходить, как гандону, закутанному в пластик, или честно мокнуть под чужой водой. Я выбирал второе.
Поднявшись по дорожке капуцинов, ну не дорожка, через монастырское кладбище, уставленная не часовнями, а столбиками со странными барельефами, я попал в музей льда.
Есть в Швейцарии глетчер, стало быть, должен быть и его музей. Много, что там было интересного - даже альпийская хижина есть в этом музее. В музее «Глетчер» я разглядывал момент битвы у Чёртова моста - в кантоне Schwyz. Макет сделан каким-то полковником, сделан, правда, со множеством неточностей.
Создавалось впечатление, что никто не победил никого. Или никого не победил никто. Под Чёртовым мостом дали пизды французам, но потом французы наваляли русским. После чего русские свалили в дружественную Австрию, а французы спустились в свою равнинную Францию. Ну, а Суворов, как известно, стал швейцарской знаменитостью.
В том же музее «Глетчер» есть вечная выставка кривых зеркал. Кривые зеркала неинтересны, а вот зал множества зеркал, где сбегалось ко мне пятнадцать моих двойников, снова разбегались, а некоторые стояли, повернувшись спиной и не двигались, меня изумил. Это было кролевство некривых зеркал, и было оно удивительнее всякого кривляния поверхностей.
А, вернувшись в отель, я начал смотреть в зеркало, отчего-то висящее у стола - чтобы путнику не так одиноко было пить, наверное. Я глядел туда и сам себе радовался: в этом ракурсе не видно опухшего лица, не видно и того, что пиджак потёрт.
Скромненько я был одет, совсем как сновавшие по коридору полотёры с Цейлона.
С моей подругой мы зашли зачем-то в оружейный магазин. Кажется. Она хотела подарить мне нож. Первое, что я увидел, был родной автомат Калашникова с надписью: Italy Jager. Стоил недорого - 600 CFR.
Я спросил продавца, откуда это чудо, какой страны. Почесав за ухом, он спросил в недоумении:
- Не знаю, может быть, Германия?
На страну пала седая пелена дождя. В ботинках хлюпало – громко и плотоядно. Вымокший под дождём, я сидел в кафе и симотрел в бурчащий напротив телевизор.
Время текло по водосточным трубам, и я щёлкал пультом. Спрашивать разрешения было не у кого. Все куда-то подевались, а хозяин скрылся в подсобку, оставив у меня на столе гамбургер, в который тут втыкали швейцарский флажок.
Хорошо смотреть в окно, когда тебе тепло, и ты решил не экономить небогатых денег. Я щёлкал, пробираясь от первого канала к сорок шестому и обратно. Везде были коровы - на печенье, шоколаде, молоке - это уж сам бог велел, на реальных холмах и полянах. Правда, на одной рекламе в толпу коров отчего-то затесался слон.
Прилетела надоедливая муха. Значит надо убираться - идти до следующего кафе.
Извините, если кого обидел