Мы жили в типовых квартирах, и вообще в судьбах было мнгого типового. В этом истоке проспекта Мира - было много странных типовых предметов. Это было именно так - есть улицы, а на них предметы. Тот пир вещей и штуковин, что нынче происходит на улицах, никому бы не приснился - ни в кошмарных, ни в радостных снах. Так вот, в соседним, с отмеченным сердечком доме по Коптельскому, был телефон-автомат. Это была даже не будка, а просто телефон, приверченный к стене. Его уже нет, а провод телефонный всё ещё торчит из земли. Была круглая чугунная тумба, что торчала рядом с обществом Слепых. Там же был единственный в ту пору в стране говорящий светофор - он то и дело свистел, хрипел и улюлюкал.
Теперь-то этот район подорожал, взметнулось элитное жильё. А при старом календаре, напротив, наискосок через перекрёсток, в угловом магазине из окошечка в стене выбрасывали в очередь глазированные сырки. Сырки эти пропали надолго, снова появились, ароматизировались разными добавками, набрались как дети - неприличных слов, разных консервантов. Тут всё путается. Всё сложно - и не поймёшь что додумал, а что было на самом деле. Память вообще очень эффективный генератор исторических событий.А про этот район есть множество историй, что никогда не будут записаны - как история моего деда, что бегал к моей будущей бабушке - она жила вместе с семьёй при институте Склифософского.
Заезжий случайный человек ничего не понимал в тамошних местах. Он, только что шагавший по широкому проспекту, вдруг оказывался в настоящих буераках, среди странных куч и мешанины бетонных блоков. Человек, только что наевшийся скоропостижного хирургического классицизма и призраков сухарных башен, стоял посреди спального района. Будто подкрался кто-то сзади и на глаза легли знакомые ладошки:
- Б-б-бибирево?
И долго ещё пришелец недоумённо крутил головой - спутав Капельский переулок с Коптельским.
Но нечего кривить душевной памятью - знакомство моё с это местностью началось в школе, когда меня в принудительном порядке гоняли окапывать пионы в Ботаническом саду. Гремел трамвай, спускавшийся вниз, к уголку Дурова. Под этими пионами, давно превратившимися в чернозём, закопано счастье моего детства.
Может показаться, что всё это ене имеет отношения к другой книге, но это так. Девушка, которую я любил, вернулась из долго путешествия на пароходе. Отчего-то это тогда было одним из самых дешёвых видов географического времяпровождения. И вот, где-то между столовой и верхней палубой, она познакомилась со старичком писателем, который ей очень понравился. Был он строгим, но бывалым, стареньким, но не дряхлым - и его слова она пересказывала с некоторым восхищением.
Я спросил фамилию (она как-то была похищена при начале её рассказа).
- Дьяков, - отвечала она. казалось, он и ей повествовал о том, как попал в лагеря по злому навету и мучительно служил там библиотекарем. При этом старый Дьяков, оказалось, жил напротив неё - в доме на Астраханском переулке - там, где сейчас живёт шпион Любимов, с которым я сдружился совершенно независимо от этого.
Извините, если кого обидел
