Так вот, когда я был маленьким мальчиком, я жил в другой стране, я сам был другим и и всё было другое. В эту пору во мне не вызывало даже отвращение стихотворение Вознесенского "Уберите Ленина с денег" и не вызывало смеха готическое стихотворение Евтушенко со словами "И я обращаюсь к правительству нашему с просьбою:
удвоить, утроить у этой плиты караул, чтоб Сталин не встал". Кстати, эти два стихотворения, полные просьб кифаредов к правительству доказывают парность Евтушенко и Вознесенского в нашей литературе. Они как Болик и Лёлик, как Гремилик и Вахмурка... Но стихотворение Евтушенко гораздо интереснее. Там "Безмолвно стоял караул, на ветру бронзовея. А гроб чуть дымился.Дыханье из гроба текло" Потом поэту кажется, что внутри гроба поставлен телефон и Сталин прямо оттуда даёт указания Энверу Ходжа. В общем, готика - будто в рекламном ролике компании "Nestle", где с кастрюльным звуком катятся по полу рыцарские латы и дети бегут по пустому замку в поисках растворимого шоколада.
Я был довольно книжный мальчик, и читал всё подобно младенцу, который всё в рот тянет. Однажды в ту пору наши ленинградские родственники забыли на диване книжку - я схватил её и принялся читать - чтобы успеть, пережде чем они вернулись с того, что нынче называется шоппингом. Это был роман Дьякова "Пережитое", где прогуливались по лесам весёлые зеки и занимались социалистическим соревнованием.
Надо сказать, что я был начитанным мальчиком, и кроме настоящих диссидентских писателей читал "Далеко от Москвы" Ажаева, где был как бы лагерь, но он не назывался лагерем, как бы зека, но называвшиеся строителями-ударниками. Но тут всё было удивительное - среди времени, которое текло, как серые макароны - из кастрюли в друшлаг, зека в литературе были фигурой умолчания. Только пухлые имкапрессовские тома Солженицына ходили по рукам - но тут была абсолютно законная советская книга.
Но что-то в этой книге было не так. Это как в страшном кино, где из-за угла к главному герою выходит старый друг, но как-то странно подёргивается, что-то в нём сбоит, и не фокусируются как надо глаза.
Прошло довольно много времени, и после эпохи великих разоблачений, когда открылись удивительные вещи, все снова утомились и снова успокоились.
Я нашёл Дьякова даже в энциклопедии фантастики
bvi , на "Эхо Москвы" говорили о нём так: "А. ЧЕРКИЗОВ: Кстати сказать, можно я скажу буквально несколько фраз, когда я слышу от кого-то, что не сегодня, это последние лет 30, если угодно, что Солженицын открыл глаза советскому обществу "Архипелагом ГУЛАГ", я про себя думаю какое вранье. До него открывал глаза советскому читателю Борис Дьяков, до него открывал глаза советскому читателю Александр Исбах, до него ходили по рукам, а, как помните, печатная машинка "Москва" брала только 10 копий, ходил Варлам Шаламов, до него ходили куски из "Жизни и судьбы" Гроссмана, в 53 году параллельно с книжкой Солженицына, с "Одним днем из жизни Ивана Денисовича" стали печататься еще в "Новом мире" изумительно, по-моему, лучшие в 20 веке, написанные на русском языке мемуары Ильи Григорьевича Эренбурга, т.е., в общем, мы все это знали окромя.А. ВАКСБЕРГ Давайте тогда уж вспомним Алдана Семенова". (Только не надо мне рассказывать, кто у нас на радио мудозвон, я и без вас знаю).
Его персоналию комментировали вот как: "Комментарий Ю. Беликова 07.09.03: «Дьяков Борис Александрович – старейший советский, ныне покойный писатель-лагерник, наиболее прославившийся во времена "оттепели" "Повестью о пережитом", производившей на многих читавших ее впечатление большее, чем "Один день Ивана Денисовича". В свое время Александр Солженицын, прочитав повесть Дьякова, приветствовал ее появление, однако разница состояла в том, что Дьяков до конца своих дней был и остался коммунистом, гордящимся, что в его рабочем кабинете висит портрет Ленина. В 1987-м году один из выпусков программы "Взгляд" с участием журналиста Владимира Мукусева был посвящен фигуре Бориса Дьякова".
Всё это зачин для совершенно отдельной истории, потому что этот Дьяков время от времени пробегал в моей жизни, будто заблудившийся в театре пожарный - быстро и хлопотливо, топоча по сцене на фоне задника. Но я уже выпил водки и пршёл в благодушное состояние, а эта история благодушия не терпит. Пойду наберусь ещё благодушия и подумаю о жизни.
Извините, если кого обидел
