И тут первый момент для обобщений – это метафора сериала, бесконечной «Санта-Барбары» - закончишь сюжет и получишь пилу в руки. Сейчас у тысяч сценаристов мотивация несколько меньше, но стиль тот же – палочка со словами «Жив курилка!» передаётся всё дальше и дальше.
Штильмарк писал роман чуть больше года, и не без оснований задумался об оксюмороне. Можно было предполагать, что для простоты дел литературного негра опустят в вечную мерзлоту. Но заказчик смекнул, что то, что знают двое, знает и свинья, и дело решилось соавторством. Штильмарк работал топографом, а потом вышел на поселение – то самое, про которое солженицынский герой, вспоминает при слове «вечно» - «выслан на спецпоселение навечно, без права возврата к месту прежнего жительства и за самовольный выезд (побег) с места обязательного поселения буду осужден на 20 лет каторжных работ». Какой-то бухалтер переписал «Наследника из Калькутты» каллиграфическим почерком и пухлый том отправили по инстанциям – где он благополучно и осел. Потом, про доверенности Василевского и Штильмарка рукописный том получил сын моего героя в конторе на задах ресторана «Пекин».
Рукопись перепечатали, она пошла по рукам литературных людей, и вот типографская машина в 1958 году начала делать из неё книги – под двумя фамилиями.
Потом, через год состоялся суд. Это был такой очень интересный суд, но без того, чтобы засунуть нос в материалы дела, о нём говорить не стоит. А вкратце дело было в том, считать Василевского соавтором или нет, потому что он был заказчиком. Ну и всякая лирика о том, что он спас Штильмарка от общих работ. Итак, суд Куйбышевского района принял довольно хитрое решение – фамилию Василевского с обложки убрали, но часть гонорара стали выплачивать. Существует невнятная (как и всё здесь) история, что в конце шестидесятых годов Василевский украл вагон кровельного железа и требовал от Штильмарка посылок на зону.
Если всё это так, то налицо остроумный прецедент - договор-заказ на передачу имущественных и вовсе неотчуждаемых авторских прав, выраженный в устной форме и принятие статус-кво нарядчика как предпринимателя. Это второй интересный момент, но будет и третий.
На воле Штильмарк написал книгу об купце Баранникове «Повесть о страннике российском», очерки «Образы России», биографические книги об Островском и Герцене. Все они куда-то подевались. «Очерки России» я читал и пришёл в некоторое уныние. Они были написаны ужасным советским языком – тем языком, которым писали путевой очерк во всякой уважающей очерки газете. Я не вынес пафоса биографической «Горсти света» - что-то не ладилось с текстом, будто человек выиграл жизнь, но с тех пор стал писать так, чем выиграл. Так, как писались настоящие исторические романы пятидесятых – угрюмым языком, и всё заверте… с любовью к Родине.
«Наследника из Калькутты» переиздали ещё пару раз, а потом, поле паузы, он вышел в конце восьмидесятых. Круг замкнулся - по роману сняли сериал, который уже никто не помнит. Была чем-то схожая история с писателем Соловьёвым. Понятно, что "Повесть о ходже Насреддине", написанная Леонидом Соловьёвым, в области литературы даст сто очков форы "Наследнику из Калькутты".
А вот судьба у Соловьёва была соответствующая. Во-первых, он родился в Триполи. Родиться в Ливане, пусть в 1906 году - это уже необычно, но экзотическое место рождения объясняется очень просто - родители Соловьёва работали в Палестинской Православной миссии. Детство он провёл в Коканде и потом много писал про Среднюю Азию. В начале тридцатых у него вышла повесть "Кочевье", ворох автобиографических рассказов, а во время войны он написал патриотическую вещь «Иван Никулин — русский матрос», по которой в сорок третьем сняли знаменитый тогда фильм. "Ходжа Насреддин" аккуратно поделён временем - первая часть вышла в 1940, а вторая в 1954. Сходство судьбы второй части соловьёвского романа, "Очарованного принца", с романом Штильмарка разительное.
Есть такие воспоминания его солагерника Александра Владимировича Усикова, согласно которым Соловьева был в этапе на Колыму, но обещал начальнику лагеря Сергеенко написать книгу, если его оставят в Мордовии. Сергеенко оставил, роман был написан, причём опять была баня, и Соловьёв был ночным банщиком (баня у лагерных романистов вообще какой-то симптом. В отличие от Штильмарка, не на бумаге заказчика, а на своей, да соавторства никто не требовал. Наконец, "Очарованный принц точно так же осел в лагерных архивах.
Последние годы Соловьёв крепко болел, половина его тела была парализована, и, говорят, когда он двигался, то представлял страшноватое зрелище.
Но дело конечно не только в печальной судьбе авторов, в странном переплетении судьбы двух авантюрных романов, которых немного в русской литературе ХХ века.
Но самое интересное были не книги...
Извините, если кого обидел