История про Каверина и его роман,написанный отчасти про соавторов.

У Вениамина Каверина есть такой роман «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове». Это один из множества романов двадцатых годов, где фамилии героев не скрывают фамилий их прототипов. Но я люблю его не за это – в этом романе есть чёткость метафор, неожиданные повороты стиля, всё то, что постепенно забывали Серапионовы братья.  

А Каверин – был молодым, ранним, но настоящим членом Серапионова братства. Этот псковский человек до тридцатого года носившил фамилию Зильбер, и сменил её по понятным в нашем Отечестве причинам. Но непрост он, потому что стал писателем универсальным.

Во-первых, он был одним из Серапионов. «C кем вы, Серапионовы братья? За революцию, или против?» и Лунц, имя которого известно многим, но которого никто не читал, отвечал: «Мы с пустынником Серапионом». Каверин учился на историко-философском факультете Московского университета и на философском – Петроградского, одновременно сидел на лекциях арабского отделения Института живых восточных языков. Но дело не в формальностях – Тынянов и Шкловский, Тихонов и Федин, Зощенко и Слонимский – вот был круг общения Каверина. Тогда это была не превращённая литература.

И если всмотреться в героев «Скандалиста, или Вечеров на Васильевском острове» или «Художник неизвестен» – то вот они, под другими именами – Шкловский и Поливанов, «Серапионы» и лингвисты, учёные и писатели. И вот он – ворованный у времени и власти воздух настоящей литературы.

Во-вторых, Каверин написал лучший романтический роман советской литературы. Это роман о покорении неба и снега, роман о путешествиях и любви, о дружбе и предательстве. Именно из этого романа всякий школьник выучивал череду глаголов бороться – искать - найти – не сдаваться. Для миллионов это осталось единственной строчкой Теннисона, которую они слышали. Это хорошая и честная книга, которую и сейчас можно читать без скидок на время и идеологию. Каверинский роман внешне прост, но конструкция его жёста, как конструкция настоящего рыцарского романа. Недаром этот роман, положенный на музыку, пелся в тени фанерного бомбардировщика на одной из московских сцен. И известен этот роман больше, чем его же «Открытая книга», где биологи мучают вирусы, а их самих мучают борцы с генетикой.

Есть ещё несколько десятков повестей, рассказы и заметки, великолепные воспоминания. Он помогал восстанавливать справедливость по отношению к Зощенко и Тынянову, бал одним из организаторов альманаха «Литературная Москва». Но есть ещё и в-третьих.

В-третьих, Каверин написал ворох современных сказок, которые стали стилем современной городской сказки. В них он замкнул круг, вернулся к причудливости ранних рассказов, интонации Гофмана. Эти каверинские сказки показали сотням тысяч читателей, что сказки – это не только сюжеты мультфильмов про красную шапочку, трёх медведей и утерянные туфельки.

У Каверина были сложные отношения со Шкловским. Именно Шкловский привёл его к Серапионовым братьям, именно в споре со Шкловским был написан первый его настоящий роман. Вот как это было: «Зимой 1928 года я встретился у Юрия Николаевича Тыня­нова с одним литератором, живым и остроумным, находившимся в расцвете дарования и глубоко убежденным в том, что ему ведомы все тайны литературного дела. Говорили о жанре ро­мана, и литератор заметил, что этот жанр был не под силу да­же Чехову, так что нет ничего удивительного в том, что он не удается современной литературе. У меня нашлись возражения, и он с иронией, которой всегда был необыкновенно силен, вы­разил сомнение в моих способностях к этому сложному делу. Взбесившись, я сказал, что завтра же засяду за роман,— и это будет книга о нем. Он высмеял меня, но напрасно. На другой же день я принялся писать роман «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове».
По-видимому, только молодость способна на такие решения, и только в молодости можно с такой откровенностью ходить с записной книжкой по пятам своего будущего персонажа. Он смеялся надо мной, сыпал шутками, блистал остротами, подчас необычайно меткими и запоминавшимися па всю жизнь,- я краснел, но записывал. Вероятно, он был вполне убежден, что из романа ничего не выйдет, иначе, пожалуй, был бы осторож­нее в этой необычной дуэли».[1]

Каверин писал про Московского писателя и журналиста Некрылова. Нет, конечно, про роман писали с тридцатых годов как о памфлете, и что "Литературный противник Каверина, выведенный в романе в образе Некрылова, оказался необыкновенно похожим на своего прототипа",[2] но всё-таки это не совсем Шкловский. Как и прочие герои «Скандалиста или вечеров на Васильевском острове.

При всех странных мыслях в голове, при всех непонятных мне утверждениях - а через много лет, вспоминая выбор Лунца, его пустынника Серапиона, Каверин замечает: «В наше время это означало бы «мы за демократию». Но в восьмидесятые и девяностые вопрос «вы за демократические реформы?» был почти равен большевистскому требованию сказать «да» или «нет» революции. Но писатель ответствен только перед тем, что он пишет. Избавление от литературного начальства - иллюзия. Есть начальство в виде денег, в виде общественного мнения, собственной лени, наконец.

Там вот в чём ещё дело - Каверин писал (и дописывал) свою  книгу мемуаров во время эйфории конца восьмидесятых годов. Поэтому особым образом расставлял акценты.

Но всё же Каверин стоит в стороне от отвратительной возни советских писателей, постоянно деливших шапки из домашних зверей средней пушистости.

Мир не стал чёрно-белым. Например, мне очень нравится фраза Шкловского, что цитировал Каверин: "На вечере в доме литераторов, посвящённом десятилетию со дня смерти Юрия [Тынянова] когда Андронников (испуганный необратимо) стал перечислять тыняновские идеологические ошибки, Шкловский прокричал с бешенством: "Пуд соли надо съесть и этот пуд слезами выплакать - тогда будешь говорить об ошибках учителя! И говорить будет трудно, Ираклий!".[3]

Я всегда вспоминаю это фразу, когда моя недобрая душа просит кого-то хулить.