Никто никогда не жил для себя, ни для других, а все жили для трепета.
Леонид Липавский
Леонид Липавский
Леонид Липавский, человек, близкий многим «неглавным» поэтам и писателям двадцатых и тридцатых годов, философ и поэт (правда, последнее относится только к его юности) всегда остаётся за кадром, когда говорят об обэриутах. Собственно, обэриуты – только самое знаменитое имя. Среди прочих, текучих как вода, меняющихся членами-молекулами, смешивающихся между собой и распадающихся литературных объединений двадцатых годов были ещё «чинари». Яков Друскин вспоминал, что «Липавский был не только поэтом, но и теоретиком группы, руководителем и главой-арбитром их вкуса. С его именем считались также и те, кто встречался с ним позже, когда он в 1923 году перестал писать стихи. У него была редкая способность, привлекавшая к нему многих,- умение слушать. «Уметь слушать» не равносильно умению молчать. «Уметь слушать» - это значит: иметь широкий кругозор, сразу же понимать, что говорит собеседник, причем иногда лучше и глубже, чем он сам. Любил он немногих - и его любили немногие. Мнением его интересовались, с ним считались, но в то же время его боялись. Он сразу находил ошибки и недостатки в том, что ему говорили и что давали читать. Он мог и прямо сказать, что плохое – плохо».
Липавский оказался блестящим и печальным примером человека того поколения, которое перевалив через красный террор, пережило короткую передышку двадцатых, и если уцелело в конце тридцатых, то для того, чтобы погибнуть спустя несколько лет - в дивизиях Народного ополчения, в страшных боях сорок первого года на всех фронтах - оставив после себя тонкий скрипичный звук ненаписанной музыки и шорох ненаписанных книг.
Липавского призвали незадолго до войны на Балтфлот, и он погиб под Петергофом в первом блокадном ноябре. Но холодный ветер времени - не то, что составляет его "ужас". Дело в том, что есть соблазн свести всякий ужас к известному московскому, правда, анекдоту о диалоге прохожих напротив бывшего здания страхового общества "Россия", в котором, как известно, находилось НКВД.
- Это Госстрах? - спрашивает один.
- Нет, это Госужас! - шепотом отвечает второй.
Липавский писал о другом - его ужас шире исторических аллюзий. Впрочем, в книге, кроме текста "Исследование ужаса" есть ещё десяток работ, среди которых трактат о снах, опись и классификация любви и рассуждение о снах. Всё это не наука в полном смысле слова, а философия, идущая рука об руку с цветком литературы двадцатых-тридцатых годов, цветком не успевшим увянуть, просто оттого, что его выкосила безжалостная садовница с косой.
Диалог в «Исследовании ужаса» или в «Трактате о воде», что тоже похож на комментарий к замечательному стихотворению «Время» Заболоцкого - «В ресторане невольно задумываешься о пространстве. Четыре человека сидели за столиком. Дин из них взял яблоко и проткнул его иглой насквозь. Потом он присмотрелся к тому, что получилось, - с любопытством и восхищением. Он сказал:
- Вот мир, которому нет названия…
Так началась застольная беседа о высоких вещах». Так вот, у Заболоцкого это выглядит так:
Ираклий, Тихон, Лев, Фома
Сидели важно вкруг стола.
Над ними дедовский фонарь
Висел, роняя свет на пир.
Фонарь был пышный и старинный,
Но в виде женщины чугунной.
Та женщина висела на цепях,
Ей в спину наливали масло,
Дабы лампада не погасла
И не остаться всем впотьмах.
…
Тогда встает безмолвный Лев,
Ружье берет, остервенев,
Влагает в дуло два заряда,
Всыпает порох роковой
И в середину циферблата
Стреляет крепкою рукой.
И все в дыму стоят, как боги,
И шепчут грозные: "Виват!"
И женщины железной ноги
Горят над ними в двести ватт.
И все растенья припадают
К стеклу, похожему на клей,
И с удивленьем наблюдают
Могилу разума людей.
И вот время смыло, растворило самого Липавского – вполне в соответствии с его теорией воды. Он остался в виде памяти и в виде буковок – в этом ужас обыденных превращений и тех вопросов, что раскиданы по его отрывочным и обрывочным записям – вроде: Ход рыбы вверх по реке при нересте и повышение тона гудка паровоза при его приближении – не одна ли тут причина?
Извините, если кого обидел
