Все три были коммунистами – кулацкий сын Твардовский с 1940, дворянский отпрыск Симонов – со страшного июля 1942 года, а еврейский человек Слуцкий с 1943. И для каждого из них партийность была особым состоянием жизни, а не бухгалтерским расчётом карьеры. Наконец, Отечественная война для каждого из них стала главным событием жизни, тем событием, что намертво привязано к написанным ими буквам и вщёлкнуто в ассоциации, как затвор в затворную раму. Они встретили её отнюдь не школьниками, путь их не похож на выстрел «лейтенантской прозы». На этом сходство кончается.
Когда Слуцкий ещё учился в Литературном институте, Твардовский уже получил орден Ленина. Симонов на совещаниях с высшим руководством страны решал, кому дать Сталинскую премию, когда Слуцкий лежал на диване, вставая только за тем, чтобы расписаться в получении инвалидной – за фронтовое ранение пенсии.
Они не были близки, и в разное время относились друг к другу по-разному. Симонов писал: «Я не был близок тогда с Твардовским, и думаю даже, что он относился ко мне в то время без особого уважения, доброжелательства уж во всяком случае». А Твардовский замечает жене: «Без затруднений дело проходит лишь у современных Кукольников, у которых все гладко, приятно и даже имеет вид смелости и дерзости. Обратила ль ты внимание на первую авторскую ремарку в пьесе «Русские люди»: «На переднем плане — русская печь, дальше киот с иконами.»». Потом он повторяет что-то о директивном успехе Симонова (что как раз неверно), ещё что-то – и это не мешает им несколько сблизится после войны.
А Слуцкий писал о Твардовском так: «Первое отчетливое о нем воспоминание — лето 1936, наверное, года. Я иду через весь город в библиотеку, чтобы прочитать в свежей «Красной нови» «Страну Муравию». Поэма мне не понравилась. Коллективизацию я видел близко. Ее волны омывали харьковский Конный базар, на котором мы жили. В поэме не было ни голода, ни ярости, ни ожесточенности ни в той степени, как в жизни, ни в той степени, как в поэмах Павла Васильева или у Шухова и Шолохова. Не понравилась мне и технология, фактура, изобразительная сторона. Выученикам футуристов и Сельвинского все это, естественно, казалось чересчур простеньким». Про позднего Твардовского он замечал: «Умел выбирать убедительные и действенные оскорбления и применял их не без удовольствия».
При этом каждый из них написал пару стихотворений, после которых можно было ничего не писать. После них ясно, что перед тобой поэт, и что ты с ним не делай, его безумный корабль всё равно плывёт. Можно попрекать поэта неправильным поведением, можно ругать за неправедную службу, но уже поздно – стихотворение написано. А если их два – человека можно смело называть поэтом.
Симонов написал молитву «Жди меня».
Твардовский написал своё стихотворение сорок третьего года , которое поясняет и комментирует всего «Василия Тёркина»:
Слуцкий написал даже два стихотворения - "Ключ" и "Четвёртый анекдот"..
Главным - всё равно была война. Мы понимаем, что как не перечисляй звания и ордена Симонова, как не тасуй звёзды на его погонах и Золотую Звезду героя Социалистического труда - это всё равно не Сурков, и.. и... не могу придумать на ходу - кто.
Но тут в мои рассуждения приплыл Симонов, а про него надо написать отдельно.
Извините, если кого обидел