И не поймёшь – Христиан Теодор перед тобой, или Теодор Христиан.
Из историй про детство Андерсена мне понравилась одна – он часами мог сидеть у норки крота, подкарауливая тот момент, когда крот вылезет на поверхность.
Дальше начинается в общем-то известная биография – небогатая, если не сказать бедная семья, остров Фрюн, который он покидает ради Копенгагена в четырнадцать лет непрерывный литературный труд и путешествия, смерть в зените славы. Гроб плывет по запруженным людьми улицам датской столицы.
Массовая культура устроена таким образом, что она напоминает котелок, висящий над огнём – закипит суп, польётся через край и станет тише огонь. Пройдёт время – и это повторится, если содержимого в котелке достаточно много, и если угли общественного интереса ещё не остыли.
Так случалось со многими сказочниками – чем выше их пьедестал, чем чаще они упоминаются – тем чаще массовая культура выворачивает явление наизнанку.
Точно так же, как Кэрролла снисходительно упрекали в педофилии, так и дневники Андерсена цитировали с разными намёками и ухмылками. То ли педофил, то ли гомосексуалист, то ли извращенец, почти наверняка – девственник. (Что по нынешним меркам уж точно извращение).
Перечисляют короткий список его платонических романов, - они известны. И даже давным-давно хороший русский писатель Паустовский окончательно адаптировал Андерсена к стране, где не было секса, посадил в романтическую карету и всунул в руки сусальную розу.
Теперь раскрепощённое общество с удивительным удовольствием выискивает некий изъян в кумире, будто уравновешивая популярность. Единственным типом текстов, избежавшим этого обстоятельства, остаётся, кажется, Святое Писание да фольклор. Впрочем, к Святому Писанию, уже давно подступаются.
А из Андерсена получается сразу два сказочника - добрый Ганс Христиан и строгий Ханс Кристиан, милый Оле-Лукойе и его страшный брат, недотёпа-учёный и его зловещая тень.
Что можно сказать определённо – так это то, что Андерсен был меланхоликом. И уж наверняка не считал себя детским писателем – нет, он не отказывался от сказок, но писал много, упорно. Он считал себя просто писателем – и ограничение читательского возраста было для него обидным. Да только романические (и романтические) опыты просеялись куда-то, а примерно сто семьдесят сказок остались на гвардейской полке мировой литературы.
Извините, если кого обидел
