Березин (berezin) wrote,
Березин
berezin

Categories:

История про Галковского.

Начал я как-то по служебной обязанности размышлять о Галковском – потому что на службе выдали мне его книгу. Эта книга, имеющая наряду с копирайтом автора копирайт псковской областной типографии, по сути – сборник статей и интервью. Часть из них хорошо известна по «Независимой газете» и «Консерватору» - жаль только не вошло чудесное интервью Галковского газете «Завтра».
Тут я понял, что никакого раздражения у меня сам Галковский не вызывает, наши расхождения с ним суть только эстветические, как говорил Синявский совершенно по другому, правда, поводу.
Название книга получила способом сколь действенным, сколь и не новым – наугад раскрытой страницей орфографического словаря, издана она криво – сэкономили не только на корректоре, но и просто на вычитке, а от сетевых публикаций остались подчёркивания – следы вымороченных гиперссылок.
Интереснее самих текстов и личности автора, впрочем, культурный феномен «галковский». Поскольку в этой книге перепечатано несколько газетных статей, что широко обсуждались год-два назад. Если они напечатаны без изменений, то значит, автор вполне расписывается в верности убеждениям и творческому методу.
В частности там есть статья о Дзержинском, представляющая его ярым ненавистником русских, и как бы польским нелегалом в СССР. Кстати, там весьма оригинально объясняется поражение Красной армии у Варшавы – Галковский намекает, что только диверсия Дзержинского спасла его родную Польшу.
Там же Галковский приводит рассказ о расстреле Дзержинским железнодорожников из некоего источника, оговариваясь, впрочем: «Приведённые воспоминания, конечно, могут быть фантазией. Хотя их автор – поляк (граф Богдан Роникер), что в данном контексте служит дополнительным аргументом в пользу подлинности»
Дотошные люди (это был bbb), впрочем, не жалея своего времени, обнаруживают, что был такой Bohdan Jaxa-Ronikier, что стал ещё до русской революции модным писателем, был осуждён за убийство родственника по корыстным мотивам на одиннадцать лет каторги с последующей ссылкой в Сибирь. Наказания этого он не отбыл – из-за начавшейся мировой войны и последующих катаклизмов. У Роникера действительно была книга "Дзержинский, красный палач, золотое сердце" ("Dzierzynski, czerwony kat, zlote serce"). Она несколько раз публиковалась в Польше и переводилась на иностранные языки – при этом оставаясь тем, чем была – бульварным романом.
Во-первых, это не книга воспоминаний – в неё содержатся сцены разговоров Ленина из Дзержинского достойные именно звания бульварного романа.
Во-вторых, текст Роникера признаётся недостоверным даже Анджеем Айненкелем, автором предисловия к краковскому переизданию 1990 года. Выясняется, что две женщины, которых убил Дзержинский при романтических обстоятельствах, умерли гораздо позже, остальные события не менее фантастичны, а сам эпизод с расстрелом железнодорожников по классовому признаку не мог происходить в сентябре 1918 года в Гомеле, так как Гомель тогда был занят немцами.
В-третьих, мало того, что Галковский использует этот в полном смысле недостоверный источник в качестве доказательства, так ещё и переносит действие в послевоенное время, когда Дзержинский наводил порядок на транспорте. Расстрел железнодорожников по классовому признаку превращается в расстрел по национальному (поляка отпускают), а Дзержинский – в тайного вредителя и, одновременно, благодетеля Польши.
Эта история очень показательна – потому что мы имеем дело с безответственным отношением к слову. Но Галковский не одинок – сейчас вообще настало время неаккуратных мыслителей – Дугин, Переслегин, Фоменко и Носовский, Кара-Мурза, и проч., и прооч.
На протяжении многих столетий печатное слово на Руси предполагалось санкционированной истиной. Инерция уважительного отношения к учёному суждению, закреплённому письменно, сохраняется и теперь.
Точно так же, позиционирование персонажа как историка, философа и писателя переносит на него с одной стороны просветительный пафос русской литературы, почти религиозную ценность философии и, наконец, точность учёного (В уже упомянутом интервью газете «Завтра» он замечает: «Формально, с такой биографией, я сейчас должен быть доктором наук и профессором».
Но при внимательном разборе вдруг оказывается, что это позиционирование нечестно – оно напоминает известный анекдот «А когда я попросил показать карты, то они и говорят, что джентльмены верят друг другу на слово. Тут мне, Петька, карта так и попёрла!».
Как только в тексте видят скуку и косноязычие, то оказывается, что мы имеем дело с историком. А как только публицистику, притворившуюся основательной и точной, уличают в шулерском передёргивании, собеседник вдруг оказывается писателем, или, пуще того - философом.
Ничего страшного, впрочем, в этом нет – Галковский является удивительным двойником современного интеллигента, знания которого обширны, но нетвёрды. Он не измучен работой на токарном станке и врачебным делом, что мешало бы ему посвящать дни за днями отвлечённым вопросам политики и истории.
Ибо, известно, что темы национальных побед и поражений, воровство чиновников, евреи собирают множество откликов. И ныне, и присно, и во веки веков.
Одна из таких тем – тема конспирологическая.
Мир нескольких текстов Галковского пересказывается простой формулой «Англичанка гадит» - его конспирологические теории парадоксальны почти фоменковской изящностью, и так же не нуждаются в проверке.
Когда Галковский в интервью и прочих текстах начинает рассказывать о своём одиночестве и трудной судьбе, то на ум сразу приходит известный персонаж Ильфа и Петрова - "я старый, больной, меня девушки не любят" ср. "Родственников у меня нет. Одни умерли, другие отдалились. Есть старенькая мама и сестра. Я их люблю… Можно сказать, что я сирота. О моей жизни (целиком) никто не знает, и о моих планах и фантазиях никто не знает". Жалкие и ничтожные люди окружают его, мир неприятен и бессмысленен, но есть надежда на грядущую востребованность: «Интеллектуал — существо сильное и опасное. Разумное государство должно его подкупать. Подкупать культурно, уважительно, давая некоторый простор для творчества — лакеи из писателей, художников, музыкантов, учёных получаются не ахти какие».
Нет, не "Бобок", не петербургский житель, с кроткой дохлой женой на столе. Но нет, не проповедь в духе "Замечательных чудаков и оригиналов", не какое-нибудь "Без праци не бенди колорацы", Преображенская больница, ворох ожидающих мудрости посетителей...
Нет, это философия родом из города Черноморска.
И вот незримый двойник шепчет тебе в ухо, что Галковский - конечная стадия развития пикейного жилета. Действительно, в штатном расписании русского общества всегда была должность анфантного и терибльного интеллигента. То есть, такого интеллигента, то громко вопит, если кто пролил соус на скатерть, но рассуждает в том же кругу о разных высоких материях.
И вот разговор у нарпитовской столовой № 68 столовой вечен – Ганди поехал в Данди, конференция по разоружению, выступление графа Бернсторфа (Бернсторф - это голова!), впрочем Сноуден – не меньшая голова, речь, что он произнес на собрании избирателей в Бирмингаме, этой цитадели консерваторов? И голова-Бриан со своим проектом пан-Европы...
Мы видим, что пикейные жилеты, бывшие комиссионеры и сумасшедшие бухгалтеры были, конечно, не совсем чеховскими интеллегентами, но, тем не менее, мы говорим о хитром сплаве "бывших" стариков образца 1930 года и интеллигентов, что к рубежу веков, унылому финдесьеклю, тоже стали "бывшими". Зицпредседатель Фунт, кстати, был один из этих "жилетников". Вечен этот текст вечен, как вечен и этот тип размышлений.
Бриан, голова, палец в рот.
Или два пальца туда же.


Извините, если кого обидел.
Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 85 comments