У лабаза я увидел своего приятеля Леонида Александровича Гольденмауэра, такого же длинного, как и его фамилия. Лёня курил длинную сигару, приобняв мосластую барышню с большим бюстом, плохо умещавшимся в рискованной кофточке.
- Иди сюда, писатель, - сурово сказал он. – Вот, познакомься… А, впрочем, неважно.
- У нас тут возникла мысль поехать к Евсюкову на дачу, - продолжил Лёня. – Что скажешь? Шашлыки там, купание по-взрослому, ночь нежна и прочий скот Фицжеральд.
При словах о купании мосластая сделала движение бюстом.
- А ты договоришься с Рудаковым, - закончил Гольденмауэр.
Я понял, зачем я им был нужен. Рудаков не жаловал Гольденмауэра за вальяжность и эмигрантскую жизнь. А меня, наоборот, жаловал – за вещмешок, тельняшку и ещё за то, что мы пели с ним «Раскинулось море широко» на палубе одного гидрографического судна. Поэтому я долго ковырялся носком ботинка в асфальте, пока Гольденмауэра окончательно не обсыпал меня вонючим сигарным пеплом.
И мы пошли к Рудакову.
Извините, если кого обидел.
