Обнажение приёма это то, когда читатель ждёт рифмы «розы», а ему говорят: «на вот, возьми её скорей!». Приёмы, которыми пользовался известный драматург и незаслуженно известный историк Эдвард Радзинский известны давно – и с того момента, когда он начал заниматься исторической романистикой, не менялись.
Собственно, это была историческая драматургия, которая использовала коммерческие лейблы – Сталин, Екатерина, Наполеон и Нерон. Составляющих истории по Радзинскому немного – это исторический анекдот, байка возведённая в ранг достоверного свидетельства. Немного секса, но много разговоров о нём. Наконец, перенесённые в другое время современные характеры – намёки на толстые современные политические обстоятельства.
Читатель, а потом и телезритель, получали историю прет-а-порте, доступную и понятную. Всё было понятно – и Древний Рим, и грузинский вождь Рима за третьим номером.
Историки пытались ругаться. Они пытались говорить, схжу. с ахматовской аргументацию. Это была давняя история - про то, что если бы Дантес, согласно теории одного пушкиниста, действительно вышел бы на дуэль в кольчуге, то потом жизнь его была бы хуже смерти. Ахматова имела в виду то, что не надо в Дантеса вкладывать мелких мыслей середины двадцатого века. Но потребителю масскульта нужно именно это - внятные ему мелкие мысли. Он хочет, чтобы рифма на слово «морозы» была угадана им правильно.
- Не надо драматизировать, - бормотали историки, - всё было не так. Не так, как вы – иначе.
И кому они пеняли – драматургу!
Одна беда – Радзинский нигде не уведомлял обывателя, что: «все действующие лица вымышлены и совпадения случайны». Они у него вымышлены на какую-то часть, а убойная сила правды, разбавленной вымыслом, всем известна.
Потом Радзинский написал как бы исторический роман «Игры писателей», в котором этот приём обнажён. Удельная доля вымысла выросла многократно. История окончательно прогнулась под драматургию. Потому как во Франции времён Радзинского любимое слово революции «шлёпнуть», а в речи персонажей за отточиями легко узнаётся русский мат. В этой Франции про родню короля говорится просто «Семья» с большой, разумеется, буквы - и потребитель легко понимает намёк. Время, что и говорить, весёлое – когда тысячи Фигаро выводят Альмавив в расход пачками. Думать о бездушных социальных процессах читателю скучно, а анекдот лёгок и совершенен.
Анекдот – это всегда маленькая пьеса. В анекдоте на тему французской революции все революционные безобразия затеял драматург Бомарше, да и маркиз де Сад от него не отставал. Они и прочие литераторы выдумывают драматические ситуации и не менее драматические монологи и тут же их исполняют как актёры. В итоге писатели победили королей, а Радзинский всех этих писателей придумал. Королева этой Франции очень похожа на мадам де Сталь из давнего романа моего товарища Владимира Шарова «До и во время». Именно вожделением к королеве сдвинулась вся история, полетели головы. Да и сама королева оказалась не столь живучей, как придуманная Шаровым де Сталь.
Эта книга новая в своём роде – такое впечатление, что теперь автор то и дело показывает знаки читателю – это не история, а шутка, анекдот.
Тут мне кто-нибудь скажет: «Так ведь народ любит, покупает». А вот на это ответить нечего. И обнажения народ к тому же любит, даже если это обнажения приёмов. Даже когда Радзинский со своим телесериалом окончательно стал похож на толстого квази-натуралиста Любимцева, что путешествует по свету. Радзинский купил себе шляпу и пустился в странствия. Шляпа так себе. Но Коллизей на заднем плане был всегда изысканно хорош.
Куда лучше историй Радзинского.
А в них за словами угадывается интонация телевизионного человека – то возвышающаяся до визга, то исчезающая в театральные паузы. Настоящая интонация актёра. Он наклоняется в зал и говорит:
- Вы ждёте рифмы «розы»? Нате!
Извините, если кого обидел.
