Лучше всего про Бердяева написано в Большой Советской энциклопедии: «Его мистические бредни приняты на вооружение наиболее реакционными философами империализма, врагами науки, прогресса и демократии». Слово «бред», между прочим, в этой короткой статье Большой советской энциклопедии (можно закрыть пачкой сигарет, а шрифт крупный) встречается через четыре строки - два раза.
В восьмидесятые годы это выглядело как представление к ордену. Один мой коллега, преподаватель философии обзывал Бердяева Бредяевым. Видимо им тоже владело тоже коллективное бессознательное, что и безымянным автором энциклопедической статьи. Бердяев непонятен и до сих пор плохо прочитан. Зачастую опираются на его интонацию, а не на смысл. Черта именно русской философии - апеллировать к эмоции, а не к разуму. Византийская роскошь эпитетов, самоповторы и изобилие прописных букв - среди её отличительных признаков. Впрочем, в оригиналах немецких философов, как известно, все существительные начинаются с прописных букв. Часто русская философия темна и неудобочитаема - особенно тем, кто ждет от неё логической схемы, стройной конструкции. Часто она кажется бредом.
Дело в том, что философия этого типа имеет несколько иную задачу, чем традиционно преподанная советскому-российскому-русскому читателю: «Главным, решающим у философа было совсем не то, что он для объективного употребления утверждает. Никогда познающий не открывал истины при помощи того логического аппарата, которым он старается убедить других. Философское познание есть познание истины (правды), а не бытия. Познание же истины есть подъём духа к истине, духовное восхождение и вхождение в истину»..
Одна преподавательница философии - что-то много преподавателей на один короткий текст - произнесла однажды гениальную фразу:
- Говоря о демократии, - сказала она, - надо всегда указывать: демократия кого над кем?
Бердяев и указывает: «Смешение и отождествление царства Кесаря и царства Божьего постоянно происходило и в практики жизни, и в мысли, и в учении. У людей была непреодолимая склонность к монистическим и тоталитарным системам. Такой системой была прежде всего теократия, и в необычайно крайней форме, теократия византийская. Но также монистична и тоталитарна демократия у Руссо и якобинцев. То же отождествление двух царств и двух порядков мы находим у Гегеля, у Маркса, у О.Конта, у Шпанна, в коммунизме и фашизме. Так называемых либеральных демократий, которые соглашались признать себя нейтральными в отношении царства Духа, больше не существует, они всё больше становятся диктатурами».
Такое впечатление, что в «Зелёной книге» Муамр Каддафи цитирует Бердяева, там содержится похожий пассаж - с несколько другими, правда, выводами. На фоне полковника Каддафи суждение университетской преподавательницы научного коммунизма уже не кажется нелепым.
Между тем Бердяев много пишет о войне. Он пишет о войне довольно важные вещи, о том, что невозможно убивать, когда представляешь противника человеком, субъектом. Убить можно только тогда, когда вместо человека существует объект, мишень, цель. Так ведутся сейчас нескончаемые войны в разных точках мира, бегут по склонам гор одинаково небритые люди в одинаковых пятнистых куртках, с одинаковым оружием в руках. Нет времени на то, чтобы размышлять о внутреннем мире противника, есть время только на то, чтобы прицелится в середину груди живой мишени, и по возможности плавно, если это происходит не на бегу, нажать на спуск. Только потом, подойдя, можно увидеть крестьянские заскорузлые руки своего ровесника и вечный автомат кривым рожком в этих мёртвых руках. «Миф о красивой, героической войне, о воинствующем эросе, возвышающимся над прозаической и обыденной жизнью, есть проявление человеческого рабства. Этот миф связан с другими мифами - об избранной расе, о величии царства и. т. п. Все эти мифы противоположны истине персонализма, всегда враждебны очеловечиванию жизни, все восстают против духа Евангелия, все узаконяют рабство человека».
Там же Бердяев произносит ключевую фразу: «Мы присутствуем при переходе к новым военным обществам... Стушёвывается самое различие между состоянием мира и войны. Состояние мира есть тоже состояние войны, и войны ведутся без всякого объявления войны».
Это написано до. До войны, до ядерной войны, которой, несомненно, стала вторая мировая, до Освенцима. Впрочем, нет, именно в 1939 освенцимский лагерь и был создан.
А мы уже не присутствуем при переходе к новым военным обществам. Он, этот переход, свершился.
По сути, Бердяевых много, куда больше даже, чем Пикассо. Ранний, средний… Поздний Бердяев, немало отличающийся от того, которого мы знаем по «Вехам». От энциклопедий в этом тексте никуда не убежать.
Ленин, кстати, назвал «Вехи» энциклопедией. Правда, добавил, что либерального ренегатства.
Итак, это иной Бердяев. Судьба Бердяева как философа показательна - от марксизма к христианству, дальше к экзистенциализму, впрочем, мало похожему на то, что под ним понимает читатель Сартра. Это прежде всего компромисс - Бердяев наиболее светский из всех религиозных мыслителей. «Не бе, дескать, ребята, мы ещё увидим небо в алмазах. А Господь Бог всё-таки не изверг, не может он нас так мучить в геенне огненной. Что-то мы тут недопоняли...» В этом есть нечто непроходимо-русское.
Извините, если кого обидел.