Я буду рассказывать про старика из кувшина.
Писатель Лагин получился путём простого сложения ЛАзарь + ГИНзбург. В этой жизни было много сложений и вычитаний.
Причём, если бы он написал только сценарий к мультипликационному фильму «Шпионские страсти», то его имя уже заслуживало бы упоминания. А ведь какой это был фильм – тонкий и стильный, не очень удобный официальному прокатчику, фильм, который с годами превратился из пародии в обличительный документ. В этом мультфильме взад-вперёд сновали остроносые шпионы на букву «Ш» и советские, на букву «С», контрразведчики с чугунными подбородками.
Домашний немой проектор стрекотал и плевался изображением на морщинистую простыню. Я смотрел этот мультфильм всегда по два раза – один раз обычным способом, а второй – когда отец включал немецкий проектор на обратную перемотку, и шпионы начинали ходить спиной и исправлять свои гадкие дела.
И это было счастье.
Потом металлические подбородки и носатые шпионы переселились с этого кинематографического целлулоида на глянцевые обложки масскульта.
У писателя Лагина была обыкновенная биография в необыкновенное время. Эта биография была вихревой. Эта биография - путь еврейского мальчика, которому шторм революции и Гражданской войны позволил вырваться из беспросветной нищеты, и стать тем, кем он стал – писателем, журналистом, сценаристом. Впрочем, место его рождения нельзя назвать захолустьем – это Витебск, город шагаловских коров, кривых домиков с покосившимися заборами - белорусская Одесса. Ему было за что биться в Гражданскую - сначала он вступил в ВКП(б), а уж потом, именно потом – в комсомол.
Это было поколение, беззаветно преданное революции – до хруста теменной кости, до тачки в колымских рудниках.
В Минске писатель Лагин, который не стал ещё писателем, учился в консерватории, в Москве – в будущем «Плехановском» (тогда это был Институт народного хозяйств имени К. Маркса), а потом в Институте красной профессуры.
Затем Лагин стал заместителем Кольцова в «Крокодиле», был он, между прочим, кандидат экономических наук и настоящий газетчик. То есть не просто администратор, а, на манер Кольцова, пишущий редактор.
В неудобные времена он сбежал от ареста на Север. Ему устроили командировку, и вот он сидел в Заполярье и, в свободное время писал не только о полярниках, но и историю о нескладном седобородом джинне.
Наконец, он дописал сказку о старике из кувшина. Эту история, как заводная игрушка, имела в себе золотой ключик. Всё дело в том, что Буратино у нас несравненно популярнее, чем Пиноккио. Точно так же старик Хоттабыч, окружённый пионерами, давно затмил для советского, а потом и российского читателя, Ф. Энсти - то есть Томаса Энсти Гатри. Этот англичанин давным-давно написал свой «Медный кувшин», со стариком, вылезающим из этого самого кувшина. Задолго до англичанина эту историю рассказали тысячи нищих в пыли восточных базаров и платных рассказчиков в харчевнях. Но англичанин всё-таки рассказал её по своему - в век огня и пара, под треск первых самодвижущихся экипажей. В лагинском же романе бестолковы волшебник попал в мир чудесных вещей, а в мир превращённых людей. И это подкосило волшебника бесповоротно.
Текст романа плавился как пластилин, писатель Лагин дописывал и переписывал его. Удивительно, что никому не пришло собрать все его редакции в одном томе и снабдить культурологическим комментарием. Британские империалисты сменялись американскими, менялась маркировка на плавучей мине, которую Хоттабыч принимал за место заточения своего непутёвого братца Омара, а в варианте 1955 года советский пионер попадал в Индию, и кочуя на слоне, повторял другое, не менее действенное политическое заклинание: «Руси хинди, бхай-бхай».
Некие талмудические евреи расшифровывали историю о старике из кувшина согласно формулам Каббалы и искали в ней следы витебских коров и отпечатки пальцев местного ребе.
Давно уже старик Хоттабыч превратился в бренд – можно надеяться, что от сети магазинов такого же названия что-то перепадает наследникам Лагина. Для нашего повествования важна не коммерческая судьба самого бренда, а то, что из книги и из фильма по сценарию Лагина в нашу речь вошли ключевые слова «трах-тибидох» (лишённые тогда всякого пневматическо-сексуального акцента), волоски из бороды, да и само слово «джинн» стало употребляться куда более по-домашнему.
Тогда, кстати, оно писалось с одной буквой «н» и никому не приходило в голову путать его с напитком.
Сама идеология этой книги связывалась с жизнью планеты причудливо – советский идеолог и ведомый им араб с ворохом возможностей для изменения мира – только вместо белой бороды у реального араба был чёрный нефтяной фонтан.
Потом писатель Лагин умер, написав много разного рода фантастических книг.
Старик Хоттабыч, по слухам, жив и увлекается радио.
О том, что стало с пионерами, я стараюсь не думать.