Это странный смайлик, причудливая рожица, на самом деле вторичен – в восемнадцатом, когда придумали нагрудный знак красноармейца, роль серпа исполнял плуг.
Так это и называлось - «марсова звезда с плугом и молотом». Пентаграмма, звезда, звёздочка, впрочем, прикатилась шестерёнкой давным-давно – ещё при Николае она явилась из Франции, прямой контрибуцией наполеоновских войн, ибо так французы отмечали командиров. Марсова звезда укоренилась на обшлагах и околышах округлыми лучами. Она была похожа на красную лилию-мартогон, из которой вылез маленький Марс. Лилия смотрела рогом вниз, точь-в-точь как греческая пентаграмма – поэтому убиваемые видели сверху два рога дьявола – вплоть до ордена "Красного знамени", на котором она семьдесят лет сохраняла это положение.
Но вот серпимолот появился позднее.
Кто придумал его – неизвестно – история хранит нестройный хор придушенных художников, Был ли это мирикуссник Чехонин, Камзолкин, или Пуни – непонятно.
Плуг – орудие земное, растущее из земли, как корешок, исчез через четыре года. Меч из герба, как известно по воспоминаниям Бонч-Бруевича, выкусил Ленин. Трио превратилось в дуэт образца двадцатого года. Но с тех пор серпимолот сохранил единственное число – и пошёл склоняться не как словосочетание, а как сиамская пара близнецов, склеенных посередине. На красное полотнище флага эта пара попала двумя годами раньше, чем на новые кокарды.
Серп, хоть и свистел подальше от земли чем плуг, но остался всё тем же Инь – пассивным и женским, он шмыгнул в руку колхозницы, Янь молота остался фрейдистским хреном в руках рабочего.
Но рабочий и колхозница держат в руках масонскую пару – молоток с мастерком.
Хлопотливые и наивные, ставшие персонажами анекдотов, масоны принесли в геральдику целый ящик инструментов – зубило духовного стремления, угольник точных параметров, лом сокрушающей воли, циркуль разума, мастерскую звезду опыта и знания, черпак братства и ватерпас судейского розлива.
Среди прочего там был молоток закона и структурный мастерок.
Молоток исполнял роль заседателя, стук его был колокольным звоном собрания, мастерок будто Троица, регулировал пространство и общество.
Вдвоём они склеивали всё той же сиамской парой пространство и время.
Вскоре мастерок изогнулся и заострил свой край, янь мёртво встал в пазы иня, и руки рабочего и колхозницы синхронно взлетели вверх.
И пошли писать губернии, префектуры и вилайеты, серпимолот легко рисуемый и трудно смываемый – вот он, гляди, улыбается за углом, на почтовом ящике, на стенке брандмауэра.
Вот он, похожий на удава, тянет нас к себе. И мы, помня об отчаянии и самопожертвовании наших ушастых сородичей, о мужестве их и героизме, о сжатых зубах связиста, через которые идёт сигнал, о муке запертых на стадионах и их раздавленных пальцах, о надежде на справедливость и мечте о большой пайке, молитвах о праведном и неправедном, улыбаемся ему в ответ.
