В известном фильме «Люди в чёрном» есть хороший эпизод, когда один из персонажей произносит:
- А теперь посмотрим сводки... – и начинает рыться на лотке с бульварной прессой. – Это самые точные сводки, самые точные, да.
Шишкина считали чрезвычайно скандальным автором. И это для меня большая загадка, потому что он использовал по сути один и тот же приём. Он брал известный факт и надувал вокруг него скандальности, сгущал тайну, приплясывал и проборматывал какие-то конспирологические заклинания. Началось всё с того, что он объявил Николая Рериха агентом ОГПУ. Механизм размышлений был очень простой – если экспедиции Рериха в Индию дали разрешение на выезд компетентные органы, если в её составе был чекист, а в конце жизни Рерих написал завещание в пользу Советского правительства, то других доказательств не требуется. Кстати сказать, что в таком случае любой советский гражданин, выезжавший в командировку за рубеж, был агентом КГБ – поскольку он был обязан написать отчёт об этой командировке, который просматривал Первый отдел его организации.
Затем Шишкин написал книгу о Распутине – смысл её был в том, что Распутина-германофила убила английская партия при русском дворе. Количество исторических несообразностей в этой книге было так велико, что говорить о них скучно.
Наконец, вышла книга, обложкой чрезвычайно напоминающая «Господин Гексоген» Проханова – с какими-то облезлыми черепами на обложке. Называется он тревожно – «Красный Франкештейн. Секретные эксперименты Кремля». Сюжетный пунктир этой книги – смерть Ленина – смерть Фрунзе – разработка отравляющих веществ в СССР – опыты Иванова с обезьянами. Это все те темы, что были заявлены крупными буквами в огромном количестве журналов и газет. Всё это можно было найти на каждом углу и на каждом вокзале – без привлечения людей в чёрном.
И что ж? Страшно умирал Ленин. Страшно. И про это уже снят известный фильм довольно занудного кинематографического гения. И Фрунзе, поди, убили. Про это писатель Пильняк даже книжку написал, о чём, может быть, десять раз пожалел. Да и про опыты с собаками есть книжка – о реликтовом профессоре, его ассистенте и собаке с обваренным боком, подобранной в подворотне.
Секретные эксперименты – это только разработка боевых отравляющих веществ, что конечно, ни в какие времена открытой тематикой не было. А вот попытки скрестить человека и обезьяну, да и прочие эпизоды книги если уж были каким секретом, то не Кремля, а секретом Полишинеля. Советская и мировая пресса трубила о них на каждом углу, а в московских пивных пели частушки об омоложении – при этом верили в это примерно так же, как и сейчас. Поэтому не очень понятно, чему удивляется Сталин: в цитате, которую нашёл
Шишкин окончил Щукинское училище и был по образованию – «чтец». С письмом выходило хуже. Мешались какие-то бессмысленные гениталии.
Пафоса тут никакого – тема давно обсосана, куда важнее её этический аспект, который нам знаком ещё по переведённой книге француза Веркора «Люди или животные». Там, собственно, мелодраматический сюжет был закручен вокруг судебного разбирательства – убит ли человеческий дитёныш, рождённый от квази-обезьяны, или убит дитёныш обезьяны. Там гениталии оказались как раз при деле. Тема эта обычна, разжёвана и пережёвана не в газетах, а в романах, как мы видим.
А в книге про несуществующих франкештейнов Олега Шишкина интересно другое – подробный пересказ архивного дела о финансировании закупок обезьян, и работе профессора Иванова по межвидовому скрещиванию (ГАРФ, ф. 3316, оп. 45, д.18), на цитировании которого, собственно и построено полкниги. На этом спасибо. Не каждый попрётся в архив читать первоисточник.
Таким образом, это межвидовое скрещивание – бульварной спекулятивной темы и спокойного изложения с развешенными ссылками. Если бы не доля известного пафоса – совсем было бы хорошо. Если бы рассказать о том, почему межвидовое скрещивание невозможно, рассказать об обречённости социальных утопий, только отразившихся в зеркальце смешной пародии на дарвинизм… Если бы в этой книге ещё рассказать об очень интересном феномене советской евгеники, то есть объяснить читателю, что главная фишка совсем не в секретности этих опытов, а в том, что они были совершенно естественны для двадцатых годов прошлого века, что собачье сердце колотилось не в одной груди, и даже Маяковский молил в своих стихах безвестного химика о бессмертии...
Первым, кстати, об этом феномене первых послереволюционных лет, о мрачном воплощении фёдоровской идеи общего дела, о естественности кладбищ на площадях, воскрешениях и омоложениях, заговорил покойный Карабчиевский в своей блестящей и несправедливой книге о Маяковском.
Это, правда, был пафос особого рода.
Ладно, в следующий раз я пожалуй, расскажу о том как меня самого спрашивали об этих опытах.