Березин

***

– Любите ли вы доедать новогодние салаты и прочее первого января?

– Тут судьба не спрашивает. Любишь-не-любишь, а доедаешь.

***

– Вы писали когда-нибудь сказку?

– Да, и не раз.

***

– Как Вы относитесь к идее клонирования мамонтов? Кого бы Вы хотели клонировать?

– Там идея вот в чём – есть один путь: из яйцеклетки индийского слона удаляется ядро и замещается генетическим материалом, то есть найденными сперматозоидами мамонта. Но индийский слон хоть и один вид, но всё же очень далёк от мамонта, и неизвестно как обернётся. Потом сам материал, то есть два сперматозоида, взятые от одного мамонта могут вызвать наследственные заболевания. А вот другой путь – клонирование как таковое, затруднён потому что вовсе нет целых клеток. Нашли клетки с неразрушенными мембранами, да внутри всё равно структуры разрушены от многократного (десятки тысяч циклов нагреваний-охлаждеий). ДНК распадается на короткие фрагменты. Причём непонятно, как технически их составлять вместе – и всё ради того, чтобы получить трансгенного слона, который вообще будет непонятно на кого похож, сможет жить только в зоопарке и всё такое.

Тут ведь главный вопрос цивилизации – зачем? Если точно и правильно ответить не на вопрос «как?», а именно на вопрос «зачем?».

Я так вообще никого клонировать не хочу, это всё сюжет для фильма ужасов – клонированные близкие и любимые, такие – но всё же не такие, каких ожидали.

 
Извините, если кого обидел

***

– Когда и почему русское дворянство заговорило по-французски? Не колония ведь.

– Ну, судя по всему, при Елизавете Петровне заговорили. Но галломания, которая приводит к франкофонии – это дело нескольких поколений. У французов, к примеру, была литература (у русских современной литературы не было), и через романы уже воспитывается поколение детей, а потом приходит вал французов-беглецов. К тому же это язык дипломатического общения, язык значительной части науки. Всё вполне логично.

А так-то говорили на всех языках, конечно.

Собственно, английский в конце XX века повторил этот путь. И не в колонии тут дело, а в том, что перед людьми всегда есть много инструментов для общения – и общество всегда выбирает удобный на ту минуту.

– Наверно, действительно совпало многое – молодость русской культуры, эмигранты из Франции, мода. И даже война с французами не повлияла. Немецкий же потерял свою былую роль в науке в середине 20 века и, похоже, необратимо. А судьба русского языка?

– Ну, тут очень легко упростить, и всё сразу станет неверным. Война с французами как раз привела к большему проникновению французского. Многие пленные остались, к примеру.

Немецкий язык сейчас традиционно действенен в философии (впрочем, не только в этой науке). Германия, как-никак, самая мощная экономика в Европе – оттого немецкий важен для инженера.

Но в разговорах о будущем очень легко выхватить из белого шума какое-то обстоятельство и сделать с помощью него глубокие, но, увы, ошибочные выводы о судьбах мира.

Ну вот кто его знает, что с русским языком будет? Никто не знает. Непонятно даже, каков будет украинский язык, интернационализируется ли он или нет. А уж с русским так и вовсе – фантазировать, только людей смешить.

***

– У вас есть какое-нибудь оружие? Оно (вообще) вам нравится?

– У меня есть чудесный старинный ледоруб. В нём всё совершенно – и рукоятка из ясеня, и потрёпанный брезентовый темляк, и калёный клювик, и царапины на лопатке. Зашибись какой предмет.

– А штормовка у вас есть? А как насчет выштопанного на ней? У меня были...

– Была даже энцефалитка. Но сейчас материалы всё равно лучше.

Извините, если кого обидел

***

– Когда Вам больше нравится заниматься сексом – утром или вечером? А есть какие-то «фишки», игры, которые Вам нравятся и могут Вас возбудить в любое время и/или в любом месте?

– О! Вы знаете, это надо делать на рассвете, когда с подругой вы перелезаете через ограду яблоневого сада. Одуряюще пахнут спелые плоды, но – хрусть! – треснула ветка под сапогом сторожа. И в тот момент, когда он срывает с плеча двухстволку, нужно-то всё и успеть. Где, как не тут – возбуждение, порыв и страсть, путаница в крючках и застёжках, юбыстрый вскрик, пневматические звуки и восторженный всхлип подруги. Вот так!

– Да я, собственно, дама. Это к вопросу о сексе. На миг хотелось стать Вашей девушкой. Яблоки-то люблю и запах и хруст веток. Не погибли бы они под ледяным дождём. Ведь как ухаживала, как растила... Эх, природа...

– Яблоки растили? Это к-к-круто.

– Вы заикаетесь... от волнения? и краснеете? Ааааааааааааааааах

– Нет. Это я цитирую Баттхеда.

– Яблоки-растила, да. От крошек, помещавшихся в «Жигулях», до раскидистых, полных любви и надежды. Поливала, холила и леляла. Нюхала по утрам низковисящие над умывальником плоды. Более того, когда тошнило при мигрени, представляла себе румяное яблоко на ветке. И все ОК.

– Вопрос-то в чём?

– Вопрос в том: а чего такого удивительного в ращении яблок? Вы выразили удивление, я объяснила. А вы думаете, яблоню в землю ткни, она сама растет, аки сорняк? А если только урожай собирали...

– Ну и хорошо.

– А второй фрукт – после яблок – который Вам нравится?

– Мандарины моего детства. Таких сейчас не делают.

Извините, если кого обидел

***

– У Вас была гёрлфренд (любой серьёзности/продолжительности) – иностранка (настоящая, не из бывших союзных республик)?

– Как-то вы меня напугали, это ж какая картина – «гёрлфренд» (слово, по-моему, гадкое) да ещё она по любому серьёзна, и, о ужас, гёрлфренд любой продолжительности. А так-то всякое бывало.

– Вы часто говорите и пишете: «красивая женщина»... А что входит в это понятие, в Вашем понимании? Какие параметры: рост, вес, длина ноги от бедра?

– Не знаю. Тут ведь нет общих правил. Резиновые женщины имеют идеальные пропорции, но толку в этом мало.

– Красота – чисто эстетически, приятно смотреть. Но тогда «роковая женщина или розовая и пухлая»?

– Это вы прекратите, это свиноводство какое-то.

– На каких животных чаще похожи женщины? Женщины вообще? Вами любимые женщины?

– На весь животный мир. Разом.

– Что вкуснее – курица, рыба, мясо или сладкая женщина?

– Откуда ж мне знать, ведь я не людоед.

Извините, если кого обидел