Березин

Эти романы Семёнова, кстати, назывались «Политическая хроника» - под номерами, а не собственно романами.
В предисловии к одному из томов «Альтернативы» Юрий Идашкин цитирует самого Юлиана Семенова о его восприятии культуры: «Главный и первый учитель Пушкин, который есть начало всех начал в русской литературе. Затем - Салтыков-Щедрин и Чехов. Из писателей XX века, пожалуй самым мощным было воздействие слова Маяковского. Поэма «Владимир Ильич Ленин» для меня азбука, букварь, камертон, по которому я настраиваю каждую написанную мной строку. И ещё - «Разгром» Фадеева, «Романтики» Паустовского, «Судьба человека» Шолохова, рассказы Бабеля. Важной профессиональной, да и человеческой школой стали для меня уроки жизни и творчества Хемингуэя».
Это подборка имён – настоящий список для массовой культуры, который включает в себя и культуры элитарную, и прочую – одним словом, всё в себя включает.
Это почти универсальный набор стилей.
И из их смеси, добавив по вкусу совершенно секретного, можно создать целый сказочный лес, по которому бродят сказочные охотники. И где вместо дичи шарахается между деревьев ослик-профессор.


Извините, если кого обидел

Плейшнер идет по улице в Берне. Он, собственно не идет, а танцует по улице. Между окнами торчит большой цветок, и нужно лишь дождаться ответа, который - отзыв: «Странно, я был дома, но, видимо, он перепутал номер».
Один из советских разведчиков рассказывал о некоем немце, подошедшем к Юлиану Семёнову. Немец смотрел «Семнадцать мгновений весны», а во время войны был офицером абвера. Немец говорил: «Извините, господин Семенов, за назойливость, но СС, гестапо, абвер — все это были замкнутые элитные касты, и о том, что происходило внутри каждой из них, толком не знали даже немцы. А вы... за исключением небольших оплошностей... Ну, скажем, у вас в кабинетах руководителей гестапо стоят графины с водой, которых там никогда не было. Мы пользовались исключительно сифонами с газовыми баллончиками. Но это все мелочи... Объясните мне лучше ваш феномен. Как вам удалось передать дух, который действительно господствовал там?
Семенов не заставил долго ждать с ответом.
- Видите ли, когда я пишу, то отталкиваюсь не от графинов, а от собственного опыта. Люди в аналогичных ситуациях ведут себя с небольшой поправкой примерно одинаково. Если вам больно, вы хмуритесь, очень больно — плачете, невыносимо больно — кричите».
В этом ужасный пафос, и насчёт небольших оплошностей, это конечно преувеличение. Мир «Семнадцати мгновений весны» насквозь фантастичен. Но, между тем, как любой прижившийся, пустивший в массовой культуре миф – он больше чем реальность.
Когда в этом фильме крупным планом показывают уличную табличку на Цветочной улице, то все забывают, что швейцарский немецкий отличается тем ещё, что в нём отсутствует «эс-цет», и слово «улица» пишется через честное «ss».

Но в пространстве массовой культуры достоверность далеко не самая необходимая составляющая. Ругать массовую историю за неточности всё равно, что ругать фильм о Джеймсе Бонде за неточности в советской военной форме или криво повешенные звёзды Героев Советского Союза.
Но есть и оборотная сторона – ошибки маленького человека составившего представление о жизни из культурного слоя книг. Плейшнер был, правда, воспитан на классике. Но и он, напуганный, решился вступить в игру. Когда Плейшнер говорит с гестаповцем, выдающим себя за хозяина конспиративной квартиры, тот спрашивает его:
- У вас надёжная крыша?
Тот, не понимая, отвечает, что живёт на втором этаже. Далее в романе сказано: «Гестаповец усмехнулся, выключая кофейную мельницу. Он был прав: к нему пришёл дилетант, добровольный помощник, - «крыша» на сленге разведчиков всего мира означает «прикрытие»».
Теперь каждый маленький человек в нашей стране может ответить на вопрос собеседника о крыше, не задумываясь о его первичном смысле.
А там, в квартире на Цветочной улице, человек, живший историей античности становится игроком на поле масскульта.
Существует иллюзия, что обыватель может стать суперменом, или, на худой конец, участвовать в политике. Но только в фильме Мюллер может, подразумевая везучесть, говорить:
- Настолько всё глупо и непрофессионально… Невозможно понять логику профессионала…
На самом деле дилетантам не везёт. Их выбивают в первом акте - только они начнут петь чужую арию своим дурным голосом.
Повествование держится на маленьких людях, впрочем вся массовая литература и массовое искусство держится на маленьких людях. Поэтому в фильм привели фрау Заурих и Габи с глазами раненной лани, которая не интересует Штирлица как партнёр по шахматам.
Но и они - пушечное мясо, как это ни печально.


Извините, если кого обидел

И вот Плейшнер покончил с собой. Эта смерть ввела Плейшнера в советскую мифологию и в бесчисленный ряд анекдотов. Анекдот всегда выделяет из архетипа главное, а главным в жизни Плейшнера был и остаётся не университет в Киле, не рукописи, которые он забыл на столе в бернской гостинице, а этот шаг из окна.
В книге, и в фильме он умирает по-разному. В фильме он грызёт яд, а потом вываливается из окна.
В книге он прыгнул ногами вперёд, и сердце его разорвалось в то же мгновение, как только он начал путь к земле.
Штирлиц думает про него, употребляя слово «тщедушный». Когда он последний раз вспоминает о профессоре, закадровый голос Копеляна говорит: «главное он знал, что Плейшнер не предатель».
Он идёт по улице, где находилась явка. В окне – цветок. Комментарии излишни.
«А я считал его трусом», - думает он и представляет, как - маленький, тщедушный и тихий человек выбрасывается из окна. «Он подумал: какой же ужас испытал он в свои последние секунды, если решился покончить с собой здесь, на свободе, вырвавшись из Германии. Конечно, за ним шло гестапо. Или они устроили ему самоубийство, поняв, что он будет молчать?»...
Книжный Плейшнер, не заметив сам того, спас Штирлица, потому что если бы он не вошёл, и развернулся в дверях, не услышав нужного пароля, ничем хорошим это не кончилось.
В книге объясняют, что его бы схватили всё равно и, усыпив, вывезли бы в Германию.

Извините, если кого обидел

У Юлиана Семёнова в многотомной саге о Штирлице есть, среди прочих, такой роман-повесть «Отчаяние».
Там Штирлиц схвачен своими же и сидит на Лубянке. Его бывшие коллеги хотят использовать своего заключённого на политических процессах. Он в тюремной камере говорит с Раулем Валленбергом, ведёт с ним теологические споры. В результате Валленберг, доживший до пятьдесят третьего года в лубянской тюрьме, говорит Берии: «И аз воздам».
Берия после этого говорит подчинённому: «Подготовь справку, датированную сорок шестым или сорок седьмым годом: «Валленберг умер от разрыва сердца»».
«Семнадцать мгновений весны» кончаются тем что судьба сына Штирлица провисает, сын-разведчик едет в Прагу, а по следам его уже идёт гестапо. В «Бомбе для председателя» учёный по фамилии Владимиров живёт один, и читателю кажется, что именно в Праге прервалась судьба его сына.
В «Отчаяниии» оказывается, что сына Штирлица, капитана-разведчика, давно сидящего в колымском лагере, то ли притворяющегося сумасшедшим, то ли действительно ставшего им, расстреливают. Расстреливают и жену Штирлица-Исаева, давно ставшую алкоголичкой, живущую с другим мужчиной.
А мягко ходящий по кремлёвскому ковру Сталин говорит про Штирлица:
- Еврей?
Ему отвечают:
- Русский…
- Штирлиц – не русское имя, - замечает Сталин. - Пройдёт на процессе как еврей, вздёрнем на Лобном рядом с изуверами…
В середине пятидесятых Штирлица-Исаева-Владимирова находят во Владимирском политическом изоляторе – полуослепшего, беззубого, с перебитыми ногами.
Штирлиц, ставший вновь Владимировым, получает Золотую Звезду Героя Советского Союза из рук Ворошилова, затем начинает работать в Институте истории по теме: «Национал-социализм, неофашизм; модификации тоталитаризма». Дальше Юлиан Семёнов пишет: «Ознакомившись с текстом диссертации, секретарь ЦК Суслов порекомендовал присвоить товарищу Владимирову звание доктора наук без защиты, а рукопись изъять, передать в спецхран»…
Я не знаю, показывают ли теперь в Старом городе Риги экскурсантам то окно, в котором Плейшнер не заметил цветок. Рига теперь другой город, и, говорят, по его улицам ходят демонстрации ветеранов СС. Впрочем, Штирлиц тоже был ветераном СС.
Здесь Плейшнеру тоже бы не повезло – он стал пешкой, что воевала на стороне «оккупантов». Вместе с полковником Исаевым.
Они становятся неразличимы – как Дон Кихот и Санчо Панса в конце своего путешествия. Ослик печального образа превращается в Кристофера Робина и наоборот.

Извините, если кого обидел

Массовая культура – сводня. Она сводит обывателя и спецслужбы. Она ведёт маленького человека на заклание – к капищу реально существующей сверхъестественной силы.
Люди примазываются к спецслужбам всегда. Они делают это, потому что думают, что спецслужбы действительно управляют миром. Спецслужбы никогда не бывают скомпрометированы, несмотря на то, что компрометируют сами себя на каждом шагу. Несмотря ни на что они манят обывателя. Так притягателен любой спецназ, потому что это символ силы -особенной и специальной.
Маленький человек, выросший на массовой культуре, вдруг на мгновение становится большим, вот он идёт между струй, вот он уже контролирует что-то особое и специальное, ведь он так любит эти слова. Вот он выстраивает жизнь этой организации по привычным представлениям. А о ней уже пишут и снимают кино.
В этом смысл массовой культуры – совершенно не важно, что там на самом деле. Её потребитель тянется к идеальному шпиону.

Между тем Штирлиц сеет смерть как больной СПИДом. Его друзей смывает время. Ему, сидящему на Лубянке, пишут из Америки в Москву, на Главпочтамт до востребования так:: «Я пишу это за несколько минут до того, как нажму спусковой крючок пистолета. Я проклинаю вас не как Брунна, а как носителя идеи добра и справедливости!». Про его жену уже сказано, а цепочка других возлюбленных, обречённых на смерть, появляется в тех романах, что вышли много позже «Семнадцати мгновений весны». Аскетизм Штирлица растворяется как сахар в стакане, потому что романы писались по частям, и в то время, как секс в СССР постепенно появлялся.
Но образ Штирлица как идеального шпиона-интеллектуала всё равно притягателен и персонажи тянутся к нему, как мотыльки к магическому свету лампы.
Потому что в человеке есть желание отождествить себя со Штирлицем. И именно это имел в виду саркастический герой Окуджавы, которого я уже цитировал – правда он забывал, что свойство это интернациональное.

Телевизионный человек Парфенов, когда-то снявший фильм к юбилею выхода на экраны «Семнадцати мгновений весны» то и дело появляется в кадре, имитируя сцены из этого фильма – то прогуливается по лесу с фрау Заурих, в которую превращается Татьяна Лиознова, то, размахивая руками, идёт по улице - будто Плейшнер, торопящийся куда-то по весеннему Берну.
Это очень интересный феномен, взятый Парфёновым из собственного сериала «Хроника нашей эры», где в заставках он подавал Хрущёву полотенце и целовался с Мерлин Монро. Именно он, Парфёнов, человек другого мира, а не актёр Вячеслав Тихонов, изображает Штирлица.
Именно так себя ведёт человек масскульта – именно ему подносит огня к сигаре Фидель Кастро, именно он в постели с Мадонной. Мы выше и лучше, потому что нам кажется, что мы знаем или узнаем разгадки. Именно к вере в собственное превращение нас подталкивает массовая культура.
И, закрепляя это убеждение, маленький человек иногда пытается проверить это на практике.
У Плейшнера было одно оправдание – его гнал на этот эксперимент Штирлиц.
Кстати, другому маленькому человеку из романа Юлиана Семёнова, провокатору Клаусу тоже не повезло. Он умер от пули Штирлица, так и не увидев ценники с омарами.


Извините, если кого обидел