Березин

Поскольку сейчас многие вспоминают одного человека, я тоже напишу о нём. Мне не очень хочется толкаться среди людей, имеющих большее право, чем я на эти воспоминания.

Когда умирает великий человек, а человек этот был без сомнения великим, сразу начинается масса воспоминаний, выплывают мистические совпадения. Это происходит оттого, что очень много людей увлечено професиональным и личным притяжением, множество человечьих путей изменяется в этом поле.
Почему-то мне казалось, что он похож на Святослава Рихтера (Это само по себе уже теперь требует объяснений) - но это естественная аналогия для наблюдателя издали.

Я лучше расскажу о другом – много лет назад, когда я занимался физикой, далёкой от прикладных задач, у меня был знакомый – большой учёный.

Это был человек немолодой, и многих его сверстников я чаще видел не на семинарах, а в виде увеличенной паспортной фотографии в вестибюле института. Однажды, после очередной внезапно-ожидаемой смерти, мы сидели в лаборатории.

И, слушая этого старика, я почувствовал раздражение. Это было раздражение чужоё смертью.

Потом, я видел у хозяйственников старого образца другое раздражение – их возмущали подчинённые, дезертировавшие с трудового фронта в могилу.

Здесь было другое.

Это было раздражение неправильностью мироздания. Старик сидел напротив меня и спокойно пил чай из чёрной внутри чашки – его не пугала смерть оппонента, он не примерял её на себя (он был слишком стар), но и не сокрушался – как сокрушаются близкие люди, знающие оборотную, личную сторону жизни умершего.

На похоронах этот старик стоял в задних рядах, и вот вернулся с холода. Теперь он, как и всегда, пил чай мелкими глотками, но было видно, что эта смерть его ужасно раздражает. Из мира выпала существенная деталь, и ни вернуть, ни заменить её невозможно.
И вот приходит раздражение, которое сильнее пафосных переживаний.

Теперь я понимаю, что он чувствовал.

Началось! Началось! Подполковник милиции валяется на диване, и приходят к нему видения - прямо в комнате у него паталогоанатомы кого-то свежуют. Приподнимается на кушетке подполковник смотрит хмуро и рассуждает о поддельных смертях.
А в это время Есенин, блистая безруковской попой, трахает Айседору, а за ними кто-то подглядывает - не то Зинаида Райх, не то Галина Бенеславская, не то приёмная айседорина дочь, а сзади к ней уже подходит некто, и такой там Дюренматт выходит, хоть всех несвятых наблюдающих выноси.
Но - щёлк-щёлк, кадр сменился, и Есенина позвали расстреливать несчастных по темницам... Блюмкин дал ему наган, говорит: стреляй в несчастных! Несчастные крестятся, переживают. А Есенин, хоть и встал в ряд расстрельной команды, как-то замешкался (в этот момент я отпил, и не понял - солгал рязанский поэт в стихах или - нет. Вроде так и не дострелил несчакстных, хотб его Блюмкин и уговаривал - )
А вот и... неужто...
Кого ебёт Мариенгоф? Прямо не Мариенгоф, а чужое горе!
А вот Есенин бежит по анфиладе дворцовых зал с изменившимся лицом и одновременно играет на гармони. Следом за ним - несчастная Айседора. Остановился Есенин, начал было произносить Большой Петровский загиб - но видит - баба дура, в русскоq матершине не разумеет. Плюнул, и принялся слушать граммофон. Послушал Шаляпинга в граммофоне и успокоился. Заплакал.
Щёлк-щёлк: чекисты на службу пришли, задумались. Один говорит: "Можно ведь было целое дело по типу гумилёвского провернуть! Контрреволюционная организация поэтов"...
- Хуй, - говорит им начальник. - Завалили работу. Надо по-другому делать. Денег у нас нет, но вы поедете следом за Есениным и Айседорой. "Месс-мэнд" читали?
Щёлк-щёлк, а за кадром и говорят: всё дело в том, что Есенина масоны-ГПУшники хотели по делу русских фашистов привлечь. А он ведь не фашист, а только сочувствующий.

А я ещё хотел про конкурс фантастов "Рваная грелка" написать! Дурачина! Вот где искусство! Вот она, чистая беспримесная радость. Вот где мимесис всех одолел!