Березин

Приснился сон про маньяка. Маньяк этот жил в странном техническом заповеднике - заповедник находился где-то в провинции и состоял из концентрических пространств, отделённых друг от друга полупрозрачными стенками. Фактически, это был лабиринт, заросший травой и плющом. Впрочем, отчасти он был похож на облупленные интерьеры станции "Солярис", которые всякий образованный человек видел в одноимённом фильме покойного режиссёра Тарковского.
Только всюду растительная мочала и зелень, запустение, и бродит маньяк. Маньяк этот был людоедом.
Причём, в пространстве сна я знаю, что маньяк под охраной закона, что твоя панда.
Какой-то редкий, но не исчезающий вид.
И вот я узнаю, что в лабиринт попали какие-то высокие особы (шляпки, зонтики и длинные платья прилагаются). Тут-то, я думаю, их пожрёт маньяк.
И действительно, маньяк кого-то съел, правда, как и полагается в фильмах категории "С", сначала не царствующих особ, а кого-то из периферийных персонажей. Тут я начал личную охоту на этого людоеда - у меня была какая-то корысть в ней, но какая - уже неведомо.
И я понимаю, выведешь в расход людоеда, какой-то сонный Гринпис тебя по судам затаскает, не выведешь - и вовсе окажешься на ужине, да не с вилкой в руке, а в ливере.
- Ну их, - думаю. - Надо людоеда упромыслить, а там я сам попрячусь, и никто меня не найдёт.
С тем и пошёл в заросли мочалы.

Извините, если кого обидел

Долгий и очень тяжёлый сон начался с того, что у меня пропала жена, и надо её выручать. Весь сон я не вижу её, и так и не увижу до конца, не знаю её лица - только знаю что у неё прямые волосы и причёска каре. Итак, она не бежала, а была украдена, не умерла, но находится в некотором подобии ада. Это особая долина смертной тени, полная нежити и нежилого, как брошенное здание.
Надо спуститься за ней в буквальном смысле этого слова - на лифте.
Но для начала я говорю с клерками, что работают в этом месте. Они сидят в помещении, похожем на безликую бюрократическую контору - с белыми офисными стенами и такими же столами.
Прямо в этой комнате, будто в полицейском участке из американских фильмов, сидят на скамейке несколько проституток. Качают ногами, мрачно шутят. Причём если в американских фильмах в полицейском участке всегда суматоха, то тут такое впечатление, что каждый выпил по тазику новокаина.
Лица всех гнусны и мяты - это уже французское кино с его людьми улицы.
Одна из проституток, отводит меня в сторону и говорит, что спускаться вниз мне не стоит. А если уж мне жизнь недорога, то я больше всего должен опасаться детей. Оказывается, что прямо в нужное место мне спуститься нельзя, а нужно выходить на разных этажах - сначала передать какой-то пакет.
Пакет я передаю, но на обратном пути ко мне пристают два неприятных человека, идут со мной до лифта.
Это такие люди дна, которых можно встретить только во французских фильмах, и одеты они именно так, как одеваются там люди дна - в кожаные куртки особого фасона. Кажется, они ещё равномерно небриты по всех поверхности некруглых голов.
Пока я от них не избавлюсь, я не могу продолжить путь. Тогда оказывается, что у меня в руке пистолет, и я, не раздумывая, стреляю ближнему в затылок. Пистолет этот большой, ствол странно ходит внутри, лязгает, и такое впечатление, что я стреляю из небольшой пушки.
Человек падает, сначала ударившись, а потом отскочив от стенки. И я понимаю, что это действительно упырь. Крови из него почти не вытекло, оттого это может быть только нежить.
Его спутник исчезает просто так.
Спустившись на лифте ещё на несколько этажей ниже, я оказываюсь в баре, очень неуютном, ярко освещённом люминесцентными трубками. Пистолета у меня никакого в руке нет, зато через левое плечо перекинут тощий вещмешок - что там, я не знаю. И тут приходят дети.
Это несколько девочек лет двенадцати, с нездоровой кожей и длинными распущенными волосами поверх спортивных пуховых курток.
Они заранее знают, кто я и зачем тут. Поэтому одна из них заговаривает со мной, но о чём, я не могу понять. Что-то сейчас произойдёт неприятное, думаю я. И действительно, одна из девочек тычет пальцем мне в грудь. палец у неё стальной и полый внутри. Она ударяет им в моё тело и достигает сердце. Через этот палец она высасывает моё сердце. Непонятно, как это происходит, но во сне я знаю, что у меня высосали сердце, и ничего уже не поделаешь. Обратного пути нет.
Теперь я могу дальше идти орфеевой дорогой в ад. Теперь я как бы один из подземных жителей, и мне можно ехать на лифте туда, ниже определённой отметки.
Я вывожу из этого смертного места свою жену, но в этот момент понимаю, что всё было напрасно. Я не люблю её, давно люблю другую женщину, но теперь это всё равно - возврата нет. Я обречён жить со спасённой, потому что (говорит мне закадровый голос) - таково условие спасения: если поплёлся в ад за кем-то, то он тебе даруется навечно.


Извините, если кого обидел

Устрицы на Руси – особая статья. Отношение к ним настороженное. Собакевич давно и навсегда прав тем, что устриц в рот не брал, ибо знал, на что они похожи.
В устричном вагоне возили мёртвого Чехова – потому что других холодильников не придумали. Устрицы щёлкают своими крышками на всех значимых страницах русской литературы. Вот сцена, достойная постмодернистского романа: обжора приходит жрать устриц и беседует с татарином-официантом о каше а ля рюсс, супе с кореньями, да хороши ли устрицы? – спрашивают у татарина.
- Фленсбургские, ваше сиятельство, остендских нет.
- Да свежи ли?
- Вчера получены-с. - Так что же, не начать ли с устриц? Ну так дай ты нам, братец ты мой, устриц два, или мало - три десятка… И вот уже волокут устриц с веном, чтобы сдирать с перламутровой раковины шлюпающее и мокрое. Тьфу, пропасть, думает герой, что мечтает о каше и хлебе.
А ведь кто-то ещё писал об устрицах, кроме очевидных пушкина и Чехова... Не помню.

Извините, если кого обидел