Березин

...Оказался в каком-то странном заграничном путешествии – две пары поехали в южную страну, где влажно и душно.
Это радость для русского человека – покрываться липким потом не на стройке, а в безделье и кормить не комаров, а москитов. Путешествие окончилось. И вот мы вчетвером перед возвращением сидим в ресторане отеля и думаем заказать что-то достойное и символизирующее наше путешествие.
К нам колобком катится распорядитель и говорит, что поистине королевским блюдом в этих краях считается Сердце Памбы.
Делать нечего, надо заказывать – и начинается длинный ужин, с многочисленными переменами неизвестных блюд, в середине которого в зал вводят странное существо – нечто среднее между косолапой собакой и муравьедом.
Он обходит всех присутствующих и мокрым языком облизывает наши лица.
Мы догадываемся, что всем нам предъявили сейчас того самого Памбу – ещё живого. Это несколько печалит чревоугодников, но они циничны, да и дело сделано – и вот, наконец, перед нами появляются два карлика с мечами и выкатывают большой ящик. Они распахивают дверцу, и я вижу внутри китайскую головоломку – костяной куб прорезан желобами, в которых лежат кубики величиной со спичечный коробок. Я съедаю кубик, другой берёт мой приятель, съедают по кубику и наши спутницы.
Сердце Памбы оказывается сладким, как леденец.
Мы встаём и отправляемся к выходу. Почему-то нам не приносят счёт – приятель мой машет рукой, стараясь сказать этим, что пора уёбывать, коли такой подарок судьбы.
Я бреду по улице, и вдруг понимаю, что наши дамы, задававшие вопросы колобку-чичероне, всё перепутали. И на ломаном русском языке секс с Памбой (или-что-то-там-ещё-с-Памбой) превратился в Сердце Памбы.
То есть ритуал облизывания и был главной достопримечательностью. Муравьед-мутант жив, а те сладкие кубики в ящике просто тривиальный леденец на дорогу, подарок от шефа.

…приснился плен. Я знаю, что я в плену в Чечне, хотя вокруг обычный среднерусский смешанный лес. Вокруг меня вполне крестьянского вида люди – никаких арабов нет, да и особого богатства – тоже. Живут в развалинах санатория, стоящего посреди леса. Меня заставляют таскать какую-то дрянь, перекладывать зачем-то говно из одной ямы в другую.
При этом никаких либеральных ощущений я не испытываю – вокруг меня враги, и я, не моргнув глазом, готов убить любого, чтобы уйти. Помереть мне не очень страшно, но не хочется, чтобы резали горло, наступив сапогом на голову. В этом ощущении никакого пафоса и политики, мы существуем там как звери. И мистика наша зверина, ничего от поэта и гражданина – нас режут, и я коплю ненависть.
Понимая, что пока бежать невозможно, и будто Костылин, вожу своё говно.
Этот отряд сбивает русский самолёт, лётчик катапультируется, но отчего-то не может отсоединиться от своего кресла. Так с ним он и падает на поляну, переломав себе все конечности. Но когда его окружают чеченцы, он нажимает особую кнопку и взрывает всех вместе с собой. Я немного завидую лётчику – было, значит, у него какое-то устройство в катапульте, с ним предусмотрели, а со мной вот – нет. Не позаботились.
Воспользоваться замешательством у меня не получается – а моё положение ухудшается, и теперь я сплю в большой земляной яме.
Я сильно пооборвался – а был одет почему-то в старую куртку-афганку, приехавшую прямиком из моих восьмидесятых.
Тут к моим хозяевам приезжают какие-то заграничные инспектора, люди чисто одетые и куда менее вонючие, чем я и они. (В смысле запахов мы не очень отличаемся).
Меня, чтобы не отсвечивал, посылают по дороге в какой-то далёкий схрон, кажется, набрать дров и подготовить его для жилья. И вот на этой дороге, чуть отстав от провожатого, который думает о чем-то своём, я вижу сгоревший танк без башни. Забравшись за него, я обнаруживаю давно истлевшего мертвеца – он лежит, навалившись грудью на «Калашников». Оружие довольно странное – на коробке вовсе нет никаких вырезов, и ствол с простым срезом. Но внутри сна это уже не важно, мне дан Знак, и в нём счастье.
Тут я понимаю, что всё только начинается.

-