Мы снимаем обувь, я стелю на поляне плед, вынутый из сумки.
В какой-то момент моя спутница кладёт мне ладонь на грудь, расстегнув предварительно рубашку.
Рот её полуоткрыт, и налитые чувственные губы особенно прекрасны в этот момент.
Вскоре мы путаемся в застежках, она, наконец, откидывает голову себе на локоть...
Мы занимаемся любовью прямо под клёкот трактора, вынырнувшего из-за пригорка.
Тракторист приветливо машет нам.
Нет, так не годится...
Куда же идти? Заблудившись, я начал тупо глядеть на солнце.
«Оно сейчас на западе», – размышлял я, «оно на западе, а мне надо... Куда же мне надо? На север? Или...».
Я вслушивался в шумы. Нет, это не шоссе. Кажется, это вертолёт. И вот, махнув рукой, я зашагал куда глаза глядят.
Глядели они туда, куда нужно, и вскоре показались зелёные указатели с загадочной надписью: «к любимой скамейке».
Такие надписи в мемориальных парках всегда приводили меня в трепет.
В Михайловском, например, они сделаны на мраморных кладбищенских плитах, и, прогуливаясь поздним вечером, я часто испуганно вздрагивал: что это там, у развилки?
Ближе становился различим белеющий в темноте квадрат и кляксы стихов на нём.
Несмотря на величие пушкинского слова, хотелось убежать от проклятого места.
