ТАКСИДЕРМИСТ
Всё началось с того, что Старуха Извергиль обнаружила в своём супе таракана.
Непонятно, как он мог попасть в её кастрюльку, закрытую крышкой. Старуха Извергиль обвела ненавидящим взглядом всех, кто был на коммунальной кухне, и в горле её заклокотало.
К горлу был приделан специальный аппарат – старухе сделали операцию, и сама она говорить не могла. Аппарат засвистел, кашлянул и выплюнул короткие слова:
- Вы все умрёте. И ты, ты… Ты первый….
Но тут его хрип стих, и Старуха Извергиль, хлопнув дверью, покинула кухню
Мальчик и Евгений Абрамович переглянулись.
Их сосед по прозвищу Зенитчик, ничего не заметил. Он страдал жесточайшим похмельем и раскачивался на своём стуле, сжав стакан прозрачного лекарства.
- Не обращай внимания, - сказал, наконец, Евгений Абрамович. – Ты же знаешь, она всегда так.
Женщины в этот час ушли на работу, и дома остались только мужчины. Евгений Абрамович наслаждался прелестями библиотечного дня, Зенитчик не мог выйти из запоя, новый сосед ночью вернулся из командировки, а мальчик уже месяц продлевал себе справку в поликлинике, чтобы не ходить в школу.
Но сладкий день начался с проклятия, и они молча разбрелись по комнатам.
В своей комнате Мальчик посмотрел на дождь, который лился за окном, и, вздохнув, лег на диванчик с книжкой.
Но чтение не шло – он вспоминал Старуху Извергиль и её ненавидящий взгляд.
Он действительно боялся смерти – было непонятно, какая она, как происходит встреча с ней, но мальчик знал наверняка, что это что-то очень стыдное и неприятное. И ещё неприятнее ему становилось от того, что, как ему казалось, глупая старуха смотрела тогда прямо на него.
Однажды он видел смерть – самую настоящую, с косой. Тогда он пришёл с улицы Марата на Пески и сидел на лавочке у двери чужого дома, ожидая друзей. Настало время белых ночей, и в этот вечерний час город казался жёлтым и тревожным. Мальчик время от времени оглядывался, на низкорослые облупленные дома, но вдруг из арки вышла фигура в чёрном балахоне.
Она приближалась к нему, и самое страшное, что мальчик не мог различить её лицо.
Фигура была всё ближе и ближе, и коса дрожала в её руке – но он прилип к скамейке. Смерть прошла совсем рядом и исчезла. Друзья сказали, хохоча, что он принял за смерть сумасшедшую старуху из соседнего дома, которая действительно всюду ходила с гигантским посохом, но мальчик не верил им до конца.
Он помнил ужасный холод, которым повеяло на него, а затем отпустило.
Потом, спустя несколько лет, он рассказал эту историю Евгению Абрамовичу, и тот отнёсся к ней на удивление серьёзно. Он спросил мальчика, помнит ли он, в какую сторону была направлена коса, и какой в точности был чёрный балахон.
Но прошлое ускользало, и мальчик помнил только жёлтый свет и чёрное пятно с узкой полоской сияющей стали.
Тогда Евгений Абрамович повёл его к себе в комнату и разложил на столе несколько книг со старинными гравюрами. Там была смерть с косой, смерть с кинжалом, голый скелет с косой и скелет в царской короне. Мальчик так увлёкся разглядыванием этих картин, проложенных тонким и хрупким пергамином, что понемногу забыл о своём страхе.
Он узнал, что всё кривое оружие - символ женщины, а прямые мечи и кинжалы – мужской символ, прочитал о Хароне и корабле мёртвых.
Евгений Абрамович стоял над ним, и рассказывал о том, что смерть вовсе не так страшна и во всех преданиях связана с рождением.
- Вот ты привык к тому, что вода – это жизнь, - говорил он, - а она у многих народов как раз начало смерти, и когда человека крестили, он выныривал из воды, будто из объятий смерти.
Понемногу разговор перешёл на алхимию, и они вместе разглядывали чертежи странных приборов в другой книге.
Сейчас хорошо было бы пойти к Евгению Абрамовичу, но тот уже собрался и вышел из дома.
Мальчик отложил книгу и задумался. Надо сходить к Чучельнику. Чучельник был его старым приятелем – и сам казался мальчику стариком. На самом деле, ему было едва за сорок, и он вечно сидел в здании Зоологического музея на соседней улице.
Чучельник не любил, когда его звали таксидермистом – чучельник он был, просто чучельник.
Мальчик оделся, криво обмотал вокруг шеи шарф и шагнул в гулкий подъезд под грохот уже кем-то вызванного лифта.
Чучельник курил на лестнице, в закутке, образованным широким подоконником и какими-то коробками.
Курить в комнате-мастерской было нельзя, воздух там был легко горюч, и даже взрывоопасен.
- Прокляла, говоришь? – он затянулся, и так забросил голову назад, что лицо его пропало – торчала только борода.
- Это не беда. Знаешь анекдот? Сидит мужик дома, а к нему звонят в дверь. Он открывает, а там маленькая смерть, сантиметров десять ростом. Он на неё смотрит, а она ему и говорит: «Не дрейфь, мужик, я за канарейкой». Ха!
А потом он добавил посерьезнее:
- Я ведь сам, как Харон для канареек. Они все по моей части. Впрочем, что - сейчас я тебе лося покажу.
Действительно, в мастерской мальчик увидел огромную голову лося. Таких голов он не видал никогда. Широкие разлапистые рога заполняли полкомнаты, они росли из головы животного, как дерево. Пока ещё безглазый, лось с удивлением смотрел на мальчика, будто спрашивая, как он тут оказался, и где остальное его тело.
Всё было в том, что Чучельник часто брал левую работу – и вот сейчас какие-то охотники привезли ему свой трофей. Начальство знало об этих делах, но закрывало на них глаза – как специалист, Чучельник был гораздо дороже своей небогатой зарплаты.
Мальчик потрогал рога и обратил внимание на длинный спелёнутый свёрток, лежавший в большой эмалированной ванночке под слоем резко пахнущей жидкости.
Чучельник перехватил его взгляд, и резко произнёс:
- А вот туда смотреть не надо.
И, укрыв ванночку плёнкой, стал рассказывать о мамонтах. В Зоологический музей привезли мамонта и уже целый год складывали его скелет, крепя одну кость к другой специальной проволокой. Оказалось, что когда мамонта нашли, то у него ещё была шерсть, и доброхоты начесали Чучельнику огромный клубок мамонтовой шерсти. Теперь он хотел связать из неё свитер. Мальчик потрогал шерсть, и про себя решил, что она ничуть не лучше той самой проволоки
Они говорили о том и о сём, потом Мальчик помогал Чучельнику точить на токарном станке какие-то специальные палочки-распорки, и они опомнились, только когда начало темнеть.
Скоро должна была вернуться с работы бабушка, и мальчик ушёл домой.
Бабушка уже вернулась и разговаривала с Евгением Абрамовичем возле телефона в коридоре.
- Он полковник. Я это точно знаю.
Евгений Абрамович что-то ответил, и бабушка возразила:
- Я это точно знаю, у меня нюх.
Мальчик проскользнул мимо них, и забился в свой уголок с книжкой.
Бабушка и сосед вошли в комнату и продолжили свой разговор. Стало ясно, что они обсуждали нового жильца.
- Я некоторые вещи знаю наверняка. И многое помню, как если бы было вчера. Например, я помню похороны Кирова. Вот вас на свете не было, а я помню, как его несли к Московскому вокзалу, и весь город был чёрный, а когда его проносили по улице, то дома сгибались к нему, будто кланялись.
- Да ладно вам, такая поэзия…
- Какая там поэзия, с этого и начались все наши неприятности, - бабушка тоже курила, и Евгений Абрамович курил вместе с ней.
- Мы надымили, у мальчика будет болеть голова, сказал он вдруг, – всё, пойдёмте на кухню.
Они ушли, а мальчик ещё долго обдумывал их слова и представлял, как гнутся дома, идёт волнами мостовая, и трещат мосты. Так город прощается со своим мёртвым правителем.
Их сосед не был полковником. Ему не хватало одной звёздочки - Семён Николаевич дослужился до подполковника в одной могущественной организации, но давным-давно с ним случилось что-то, что сломало его карьеру и остановило ровный уверенный взлёт. Сейчас ему оставалось два месяца до пенсии.
Он лежал в своей комнате и тоже думал о смерти. Его многие хотели убить, а многих убил он сам. Он был на войнах знаменитых и не знаменитых, но сейчас прошлые заслуги ничего не стоили. Теперь он разъехался с детьми и оказался в этой коммунальной квартире, в которой ему предстояло умереть.
Но перед тем как стать настоящим пенсионером и начать процесс движения к смерти, он хотел утереть нос своим соратникам.
Сейчас он вернулся с юга и привёз оттуда тонкий портфель с документами. В них не было на первый взгляд ничего необычного, но эти бумаги в его голове давно превратились в ниточки. Эти ниточки уже давно утолщались в его воображении, сплетались в сеть, и в этой сети, сами не зная того, барахтались непростые люди из разных городов.
Смерти он не боялся, он боялся медленного умирания, стариковской беспомощности и запаха, который наполняет комнаты одиноких людей.
Семён Николаевич поглядел в грязное окно и подумал, что неплохо бы начать приборку с него.
Завтра, завтра - и покрывало сна, маленькой смерти, опустилось на него в раннее, детское ещё время.
А вот Евгений Абрамович не спал. В его дверь постучали, и сразу же, скрипнув, она отворилась.
- А, здравствуй, мальчик… - Раковский поднял левую руку, забыв, что держит в ней сгоревший чайник. Получилось так, что Раковский гордо показывает маленькому соседу – посмотри, дескать, что я наделал. Он смутился и снова сказал:
- А, здравствуй, - произнес Евгений Абрамович. - Что нового?
- Я написал стихи, новые.
- Ну-ну. А про что? - Про дачу. Вы посмотрите? - Конечно.
В этот момент пришла Старуха Извергиль и дребезжащим жестяным голосом позвала Евгения Абрамовича к телефону.
Мальчик подошёл к столу и увидел три стопки бумаги - две ровные, а одну растрепанную, из которой листы торчали во все стороны. На верхнем, под вписанным от руки номером было написаны две буквы «А.Л.». Под буквами было написано ещё что-то от руки, но потом густо зачёркнуто.
Мальчик подумал, что Евгению Абрамовичу может не понравиться, что он читает его рукописи без спроса, и сел в кресло. Кресло окуталось облачком пыли, и Мальчик чихнул.
Евгений Абрамович появился снова, пытаясь отвязаться от старухи Извергиль. Старуха снова хотела судиться с кем-то, а для этого ей было нужно, чтобы Евгений Абрамович написал ей какое-то прошение. Наконец, Старуха Извергиль была выпихнута из комнаты.
- Давай твои стихи…
Евгений Абрамович зашевелил губами.
- Это - лучше. Это даже хорошо, и то, что это хорошо, даже настораживает. Будь аккуратнее со стихами, - сказал он. - А то получится из тебя Павло Тычина: «Трактор в поле дыр-дыр-дыр, кто за что, а я за мир».
- А он жив?
- Кто?
- Павло Тычина.
- Не знаю, это не важно. У вас в школе уже был Блок?
- Угу. Перед каникулами.
- Ну что тебе понравилось у Блока?
- «Девушка пела в церковном хоре», - сказал мальчик. – Правда, его не было в программе.
- Я тебе дам почитать одно – и Евгений Абрамович стал рыться в бумагах. Мальчик прочитал в углу листа эпиграф из какого-то Чезаре Павезе: «Смерть придёт, у неё – будут твои глаза».
- Да, - невпопад подумал про себя Евгений Абрамович. – в церковном хоре… Вот можно написать целый роман о женщине, которая пела в церковном хоре, и вот человек приходил к ней, высматривая её среди певчих, а зарплата её была маленькая, и выдавал эту зарплату церковный староста, а церковный староста был нетрезв, и всё этот человек, стоящий в церкви, знал, знал и о трех детях, и о том, что в 14.00 на станции метро у эскалатора, и помочь было нечем - ни тем, ни другим, ни детям, ни ей, и вот хор длился, сочетался в этом человеке с его невесёлыми мыслями, а волосы этой женщины были разного цвета, и это возвращало его к совсем другой женщине в его воспоминаниях... Что?
- Евгений Абрамович, - повторил Мальчик свой вопрос - А безответная любовь, это очень плохо?
- Да как тебе сказать. А что ты называешь безответной любовью? Она всегда чуть-чуть безответная, потому что ничего нельзя до конца объяснить. Никому. Если ты любишь, тебе уже хорошо, потому что самое главное - твои чувства, а не что-то другое. Единственное страшно - смерть любимой. Когда она просто уходит, это не так страшно, потому что ты всегда будешь надеяться на возвращение.
Гораздо хуже, чем просто расставанье, когда за уходом следует смерть - где-то вдалеке, задним числом, смерть, обрекающая на верность.
Тебе остается не касание к телу, а жизнь в воспоминаниях. Об этом прекрасно сказано в «Жизни Арсеньева»...
Знаешь, мой отец был тяжело ранен на войне, и один осколок так и остался у него в груди. Этот осколок опасно трогать, потому что он может, чуть двинувшись, попасть по артерии в сердце. И потеря любимой - как осколок в груди. Сначала он болел - вот интересно - болел, а неживой, а потом зарос.
Он врос в тело, и отец перестал его чувствовать. Но время от времени, когда что-то происходило, рана начинала ныть. Тогда отец ворочался, прижимая ладонь к груди, а мать сразу бежала вызывать скорую...
…Да, а имущества у неё было - вертящийся стул и антикварное немецкое фортепиано, да и те остались на её прежней квартире.
- Что? - спросил Мальчик. В горле у него пересохло, и он не узнал своего голоса.
- Ничего-ничего, - ответил Евгений Абрамович. - Это я так, задумался.
- Ну, я пойду, - сказал Мальчик, и, не дождавшись ответа, выскользнул за дверь. Евгений Абрамович прошелся по комнате и снова посмотрел в окно. Вместо домов, составлявших двор, перед ним было знакомое, родное лицо, которое он запретил себе вспоминать.
- Да, - снова сказал он себе, вспоминая, - имущества у неё было - вертящийся стул и антикварное немецкое фортепиано, да и те остались на её прежней квартире. Пожалуй, единственный плюс тут в том, что смерти я не боюсь.
Но Мальчика уже не было в комнате.
На следующий день мальчик снова не пошёл в поликлинику, но школа напомнила ему о себе странным образом.
В дверь позвонили (он сразу вспомнил анекдот о канарейке), но на пороге оказалась молодая женщина в чёрном. Она улыбнулась и назвала его имя. Оказалось, что она новая учительница в школе и её послали проведать ученика, болеющего уже почти месяц.
Они стояли между двойными дверями, почти прижавшись друг к другу, и мальчик почувствовал, как всё плывёт у него перед глазами – он и раньше представлял себе девочек, приходящих в его дом. Это были разные одноклассницы, одна недотрога, а другая – разбитная циничная девчонка, но тут всё было другое.
Чувствуя запах духов и чужого тёплого тела, он повёл женщину в свою комнату, с ужасом оглядываясь и видя вокруг беспорядок.
Учительница перебирала книги на его тумбочке и хвалила за то, что мальчик много читает.
Рассудительность оставила его, когда они сели рядом на диванчик, и женщина начала диктовать ему номера пропущенных им глав учебника. Внезапно в дверь не позвонили даже, а забили кулаками.
На пороге стоял всклокоченный Чучельник.
- Она у тебя? – выдохнул он, делая странные знаки.
Мальчик с ненавистью посмотрел на него.
- У меня учительница… - начал он.
- Идём на кухню, скажешь ей, что сделал чай.
И Чучельник сжав его локоть, поволок мальчика по коридору.
- Я всю дорогу бежал, боялся, что опоздаю. Это вам не канарейки. Это…
Он говорил что-то бессвязно и долго, но мальчик вырвался и побежал к себе. В комнате никого не было, только медленно выправлялась вмятина на диване.
Он оглянулся в растерянности.
Чучельник, меж тем, ввалился в комнату, радостно улыбаясь. Мальчику захотелось ударить его.
Но Чучельнику было не до этого.
- Это ведь смерть твоя приходила, а ты и не понял, дурачок.
- Какая смерть? Что?
- Твоя, твоя смерть. Смерть ведь к каждому приходит своя. Тебе ещё повезло, у тебя вон какая. А ко мне приходила приёмщица стеклотары с островов. Был там один пункт посуды, приёмщица там была в центнер весом, ну и… Чёрт, не о том, я – главное, успел.
Я ведь её на улице увидел, как она идёт – и сразу понял, что к тебе. Балахон такой чёрный… И холод, такой холод, будто меня окунули в формалин…
Мальчик слушал его молча, и понимал, что почти верит в эту историю.
Наступил третий день – всё такой же будний и пустой.
На этот день Старуха Извергиль заказала женщину из одной фирмы помыть окно. Эта женщина мыла её окно уже лет двадцать.
Два раза в год она приходила в её комнату и под придирчивым взглядом старухи молча мыла стёкла по старинке – досуха протирая их старыми газетами.
Но сейчас оказалось, что женщина полгода как умерла, и неизвестно, какова будет новая. С работниками был дефицит, и теперь окно ей помоют в непогожий день, что удивительно неправильно. Стоп-стоп, подумала она, а назначила ли я день? Она так была удивлена новостью, которую рассказал ей равнодушный работник, что не помнила, на какой день назначила работу. Она злилась, аппарат, синтезирующий голос, хрипел, и на том конце провода всё переспрашивали по десять раз. Днём раньше, днём позже – не в этом дело. Дело в том, что привычный порядок рушился, и это больше всего раздражало старуху.
Гулко тикали напольные часы, мальчик возился в своей комнате, новый сосед, насвистывая, прошёл по коридору в туалет.
В середине дня он вернулся откуда-то довольный, звенел графинчиком у себя, а потом решил прибираться. Несколько раз он сходил к мусорным бакам, вынося какие-то пакеты, а потом начал вынимать из оконной рамы вбитые туда ещё в блокаду гвозди.
Старуха вбирала в себя эти звуки, нервно ожидая прихода уборщицы.
И тут случилось страшное, то, что не случалось с ней давным-давно. Старуха Извергиль заснула посреди дня. Нервное напряжение пересилило что-то в её организме, и она, открыв рот, захрапела, сидя на стуле.
Мальчик поставил себе чайник и с завистью прислушался к посвистыванию нового соседа.
Внезапно ему стало так тревожно, так тягостно, что поход в поликлинику показался ему избавлением. Он собрался и, взяв книжку потолще, убежал закрывать свою справку.
Подполковник открыл окно и закурил в тусклый дневной свет.
В коридоре затенькал звонок. Никто не шёл открывать, и подполковник слез с табуретки и впустил в квартиру девушку в серой куртке.
Сердце его кольнуло. Девушка была похожа на его давнюю любовь, он чуть было не обратился к ней по имени – и в последний момент удержался - разница была в сорок лет. Той женщины, должно быть, и нет сейчас на свете – только откуда взялось это движение, поправляющее чёлку, упавшую на лоб?
Перед ним помахали бланком квитанции – и он махнул рукой в сторону комнаты старухи Извергиль, не переставая думать о той девушке, которая сорок лет назад билась и кричала под ним на узкой койке общежития.
Подполковник знал, что к старухе придут, вернулся к себе, и плеснул воды на грязное шершавое стекло. Вдруг скрипнула дверь, и он увидел уборщицу, что тихо подошла к нему.
Быстрым движением она вцепилась ему в ногу, а потом толкнула вперёд. Стукнула об пол табуретка. Подполковник ещё успел схватиться за шпингалет, но пальцы тут же выпустили его круглый шарик.
И он ощутил себя в воздухе.
«Как же так», - успел он подумать в недоумении. – «Как же так, всё не так, как надо».
Мальчик шёл по пустой улице и думал о своей новой учительнице. Он вспоминал её голос и запах. Теперь есть хороший стимул идти в школу. Но вдруг её там нет? Зачем она пропала так странно?
А вдруг это практикантка из пединститута, и практика скоро кончится? А вдруг Чучельник прав?
А вдруг всё не так?
Город был промыт прошедшим дождём. Чистые окна домов сверкали на солнце.
И, чтобы два раза не вставать - автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел