Диалог DLXXIII
— Нечего было Толстого хаять. Все эти события — вам господне наказание. Да-с.
— А остальным жителям страны за что? Кстати вы, что, любите Толстого?
— Да. Даже «Азбуку» люблю, это гениальная предтеча Гайдара и Хармса. Я ещё в Ясную Поляну езжу. Там молодым писателям дают покосить травы перед электричками. А мне, по старшинству, положено уже косить перед курьерским поездом.
— Простите, но это же страшная пошлость — вот этот вот организованный покос для молодых писателей…
— Пошлость? Выйти босиком, в посконной рубахе (они выдаются, в общем-то, но я езжу со своей), в поле — утро, роса... И ты чувствуешь запахи природы, ферма рядом, мычит зазевавшаяся бурёнка... Мимо проносится поезд — детские носы расплющены об окна. Эти дети теперь никогда не забудут красоты писательского труда.
Где вы увидели пошлость?
— Пошлость — это любая чрезмерность. Так мне кажется. И потому выйти утром в деревне покосить траву, буде на то желание, это действительно дикое удовольствие, не спорю, сама люблю. А женщин они допускают? И вот ещё меня занимает вопрос — они чем косят-то?
— Всё зависит от духовного строя человека — государственник берёт косу-литовку, стоит прямо, почвенник косит горбушей, чтобы быть ближе к земле. Ну, который писатель из ухватистых, привезёт с собой крюк с грабками. А постмодернист, ни на что не годный, ничем не сможет. Дай ему осташковскую косу, дай серп немецкий — у него и жало в землю воткнётся, и обух высоко скачет, и костылёк сломится. А у вас какой строй, мне то и неведомо.
— Всё же делать это специально, в специальном месте, в толпе писателей, в выданной кем-то специально для этой клоунады рубахе — это нереальная пошлость. неужели вы этого не чувствуете?
— Нет, что вы?! Как можно?! Никакой клоунады — у нас костюмы аутентичные древним, точные копии. Да и толпой косить невозможно — у каждого писателя своя делянка, и, главное — время. Поэтому-то одним выпадают скорые поезда, другим — пассажирские, молодым, как я сказал, электрички. Ну а заезжему постмодернисту может и товарняк достаться. Охота какая перед цистернами и платформами косить? Я считаю, что это очень правильно. Бог шельму метит. У нас разворачивается даже соревнование, шуточное конечно. Надо заглянуть в глаза проезжающим мимо, вдохнуть в них частицу своего тепла. Так что пошлости никакой не наблюдаю. А иначе стали б к нам, в Ясную, приезжать за опытом из Михайловского и Карабихи? Правда, у них своя специфика — в Карабихе чемпионаты по жёсткому покеру, в Михайловском — «Ножка России».
— Глумитесь над женщиной.
— Знаете, писатели очень завистливые. Любят мучить красивых и богатых женщин — то зарежут руками героев, то под поезд кинут, то и вовсе на костре сожгут.
Аничку папа подводит к кусточку,
Красненькой ягодкой потчует дочку.
В страшных мученьях дитя умирает -
Папа — писатель, он жизнь изучает.
— (сурово) Обидели ребенка, вот что. Развели.
— Дети... Да вы на себя посмотрите, фемина.
— Между прочим, я наивная и доверчивая как дитя, да.
— Рассказывайте тож. Я ж картинку наблюдаю. Это я творю миф, да.
— Мы все в ответственности за тот миф, который приручили.
— Я безответственная, да. Пусть сам разбирается, вот что.
— Ну, это уж как выйдет.
— Щаз я вспомню, что я ещё не очень богатая, и окончательно удавлюсь.
— У вас один шофэр тыщу получает. Бандиты жируют, а у Васи Векшина, между прочим, две сестрёнки остались.
— Дык не я ж ему плачу, а шэф. А я так... типа Верка-модистка, да.
— Как ночью на природу, танцы при луне с шашлыками — значит всё шэф?.. Значит, соболя и бокалы хрустальные на приёмах — так себе? Многие так говорят, но терпение народа не безгранично.
— (продолжая рыдать) Отчество у вас как у Пушкина, а ведете себя как Бенкендорф какой, вот что. И даже как Толстой. Который Федька-американец.
— У Федьки было сорок детей. И ещё сорок чужих он убил на дуэли.
— Врёте.
— Ну, тридцать девять убил — невелика разница. Так по зачётному списку и вычёркивал: родит кого-нибудь, другого грохнет. Верьте мне. Ну, Эйдельману поверьте — упырю масонскому.
— Не мог Эйдельман такой фигни написать, да. Одиннадцать детей, из них десять умерли.
— По секрету вам скажу, уже все умерли. А сами эти дети... Вы бы видели этих детей! Каждый за троих-четверых сойдёт. Тоже самое — и про дуэлянтов. Верьте, точно так.
— Сироты? Тяжелое наследие царского режима?
— Да, ныне оно искоренено, как и дуэли, впрочем.
Извините, если кого обидел