В копирайте одной его книги было записано: Павић. Странная буква, мягкое «ч» превращается в знак.
Человек, долгое время сидевший со мной на одной парте, дубовой парте с видом на университетский шпиль, а потом переместившийся к доске и видящий теперь аудитории в несколько другом ракурсе, рассказал мне, что история про постоянную Планка, которую рассказывают как анекдот – не выдумка.
Анекдот этот вечен, и раз от разу повторяется – и в разных университетах его рассказывают по-разному. Студент, разглядывая написанный на доске значок ћ, отвечает экзаменатору, нависающему над ним как Сфинкс: «Это – постоянная планка». Его спрашивают: «А что это за чёрточка на букве?». Тогда он говорит: «А это высота этой планки».
Мировая константа проверяется обыденным здравым смыслом, а постоянная Планка есть мировая константа, только похожая на мягкое «ч» сербского языка. Эти слова звучат как метафора. На самом деле это множитель, превращающий энергию во время. Он живёт в мире квантовой механики и имеет размерность действия.
У него размерность действия, и это тоже звучит как метафора. А чёрточка означает только то, что для удобства вычислений число поделили на другую мировую константу, удвоенное π.
Результат деления дал новую букву. Среди прочих убеждений человечества есть убеждение о том, что числа и буквы имеют разную правду.
Цифрами постоянно проверяют буквы, будто в цифрах есть квинтэссенция букв, их схема. Цифры складывают их и вычитают, мешают даты и слова. Будто те и другие есть мировые константы.
Оттого сидят в маленьком городе Цфате каббалисты, листая страницы слева направо. И, одновременно в других городах читатели разноцветных журналов, листая страницы справа налево, читают сложенные и помноженные цифры, складывающиеся в предсказания и пророчества. Иногда, на последней странице, завершая предсказания, появляется кроссворд.
А в кроссворде все слова пронумерованы. Существуют пересечения слов, иногда они врастают друг в друга, как деревья в лесу, но главное, что у каждого есть своё число. Они квантованы, и в настоящем кроссворде слова не врастают друг в друга, а только пересекаются.
Первый кроссворд, и в этом странная мистика, появился в последний месяц последнего года Старого времени - 21 декабря 1913 года. Отчасти этот год стал планкой, разделителем двух времён – но про это уже много написано. Спустя четыре десятка лет, в то время когда распределение Гаусса превратилось в нормальное, а французская булка – в городскую, кроссворды остались кроссвордами. Превращение их в крестословицы не состоялось.
Может, потому что второй термин отбрасывал тень, в которой прятался русский беглый писатель. Крестословицей же называют иногда американский скрэббл, кантуется по чужим письменным словам загадочный квадрат «чебурашки». Скверворды и чайнворды, словесные пирамиды, лесенки, алхимические превращения муху в слона и обратно. И возвышается над этой вознёй неприкаянных, случайно перекрещивающихся слов угрюмая балда, а иначе – виселица, со своей планкой, мрачной и постоянной.
Кроссворды есть частный случай загадок, впрочем, нет, наоборот. Сфинксу долгое время хватало одной на всех загадки, а в кроссворде их четыре десятка. Сфинкс спрашивал о существе, определяя его движение квантованным числом ног и временем передвижения.
Кроссвордами нужно переболеть как корью. Я тоже отдал им дань, прежде чем понял, что время сместилось, и за отгаданным, решённым, заполненным кроссвордом в тени стоит текст, иное и причудливое сочетание слов. Что в вагоне, где говорили громко, чтобы перекричать шум движения я выкликал как герольд: «Пятое стоя!» или «Третье лёжа!», будто ставил планки для слов, готовится сюжет, прорастает действие со своей размерностью, части сливаются в целое.
Кроссворды наименее переводимая словесная забава. И метафоры, в отличие от обычных слов, переводятся плохо. Романы Павича только притворяются кроссвордами.
Суть его в метафорах, которыми обрастает обычное предложение. Они похожи на детали кроссворда только тем, что их можно читать порознь.
Метафора, впрочем, непонятное слово. Оно не объясняет неслучайного, некроссводного соединения слов в мире женщин с ленивыми волосами и мужчин, улыбки которых проросли через бороды. Где пахнет терпким и пряным, дорожная пыль похожа на корицу, а страница на старый пыльный ковёр в восточной лавке. В мире, где в шкафу живут курительные трубки из терракоты; трубки, сделанные из красного дерева по руке, того, кто будет их курить; трубки с длинным мундштуком; и те, что можно засунуть в сапог. В мире, где зубы стригут как усы, голоса старятся отдельно от людей, а люди живут чужие дни и пьют время как вино.
Там герой восстанавливает резиденции покойного Тито, будто восстанавливает прежний мир - начиная белыми колонными и кончая шкурой медведя. А его, героя, отец, перед тем, как кануть в безвестность, своим пением гасит свечи в церкви.
Метафоры отдельны. Дискретны. Отъединены.
Всё зависит от ракурса и расстояния – на расстоянии порции сливаются в целое, как кванты энергии сливаются в луч света. Как взмахи лопатой сливаются в единое действие уборки снега.
Про это у Павича есть следующая история. Это рассказ о русском профессоре, к которому приходит человек и говорит, что надо бы вступить в партию. А у меня ещё на памяти то время, когда говорили «партия», и уже было неважно, с большой или с маленькой буквы писалось это слово. К этому слову тогда не нужно было определений и дополнений. Меня воспитало это время, но я рассказываю о нём – для других, рассказываю при помощи чужой истории о профессоре, который посещал партийные собрания, а потом, как настоящий математик, решил выступить. Перед тем, как выступить, он купил два пирожка. Один, впрочем, у него выпросил сторож.
Профессор выступил на собрании, и математика доказала искривление здравого смысла.
Когда это стало ясно присутствующим, то профессор получил из зала записку. Эту записку написал сторож. Нет, я всё путаю, этот сторож сам поманил профессора. Путать тут ничего нельзя - важна размерность действия.
Сторож, а это, видимо, был образованный и мудрый сторож, объяснил ему, что докладчик, проверяющий математикой жизнь, должен, не заходя домой, добраться до вокзала, а потом ехать и ехать, пока не кончаться рельсы. На третий день своего пути, профессор, а это был настоящий профессор, образованный и мудрый, иначе бы он не послушался совета сторожа, очутился в заснеженной местности.
Профессор начал разгребать снег, потому слова «снег» и «Россия» суть синонимы, а пространство в нашей стране только тогда поддаётся счислению, когда расчищено от снега. Нового дворника заметили, он собственно, с этого момента и стал настоящим дворником. Ведь дворники в нашей стране, даже если её придумывают иностранные писатели, всегда идут рука об руку со сторожами, особенно когда делятся водкой и хлебом. Слова «дворник» и «сторож» пересекаются у нас - будто в кроссворде.
Итак, профессор лучше всех убирал снег, и вскоре к нему пришёл человек, неотличимый от первого, с которого я начал свой пересказ. Человек этот предложил профессору вступить в партию.
Но дворник уже приобрёл ту мудрость, которая свойственна этой профессии, и сказал, что он неграмотен. Это не смутило посланца партии, с какой бы буквы она не писалась, и бывшего профессора отправили учиться в жарко натопленную избу, где уже сидели двадцать четыре, или сколько их там сторожа и дворника. Возможно, всё двинулось бы по кругу, как всякий сюжет, который похож на анекдот о студенте, перепутавшем физическую константу со спортивной. Такой сюжет, несмотря на противоречие здравому смыслу, прямиком валится в книгу из жизни. Однако профессор не выдержал, когда ему начали объяснять, как сложить одну единицу с другой, то есть дискретное механически объединить в целое.
Я пересказываю только сюжет - теряя метафоры Павича, будто воду из пригоршни.
Сюжет идёт дальше – профессор, бормоча, что это математика прошлого века, пошёл к доске. Мелок застучал о дерево, но неожиданно получилось, что 1 + 1 равно всё-таки двум. Человека у доски обсыпала белая пыль, похожая на снег, вечного врага дворников. Сумма была прежней, и математика не помогала. В этот момент все две дюжины дворников, кроме учительницы, застывшей как Сфинкс, все двадцать четыре дворника, забыв о сумме своих мокрых валенок в прихожей, начали хором подсказывать бывшему профессору:
- Пропущена постоянная Планка! Пропущена постоянная Планка!..
