Писал сегодня о книжном ценообразовании. О нём в профессиональной среде проговорено уже всё, что можно, но есть честный обыватель, который хочет знать – и проч., и проч.
При этом, только отправив ответ, обнаружил, что уже отвечал на эти вопросы много лет, правда, с несколько большей степенью экспрессии:
«Давно стало понятно, что люди меньше читают художественной литературы, а будут ещё меньше. Это как-то бессмысленно даже обсуждать – разговоры об этом прошли лет десять назад. Равно как и разговоры о судьбе бумажных книг. Мне как-то на это возражали, что на Западе возникают жанры, которые являются высокохудожественной литературой non-fiction, и, коли у нас это переводят, то скоро начнут и писать.
Эти разговоры перестали быть актуальными ещё лет двадцать назад. Ничего удивительного в них нет – ведь даже сейчас я встречаю людей, серьёзно говорящих о тёплом ламповом звуке и запахе книжных страниц. И уж даже я много лет назад напечатал в богоспасаемом журнале «Знамя» по этому поводу текст. Но жив, жив ещё этот удивительно архаический разговор с надеждой на высокохудожественные инструкции по бензопилам и поэтическими кулинарными книгами. Он всегда вырезан по одним лекалам:
Собеседник А говорит: «Пиздец».
Собеседник Б отвечает: «Да нет же, вот тут не он, и здесь не он».
Собеседник А вздыхает.
Для этих разговоров я придумал метафору (тоже лет десять назад) с коневодством. А сообщает новую мысль о том, что сто лет назад все ездили на лошадях, а двести – только на лошадях. Потом произошли изменения, и вот уже лошадь не является основным средством передвижения. Она им вообще не является.
Выходит Б и говорит: «Ну а как же вот, у меня рядом с дачей есть конно-спортивная школа».
А вздыхает.
Есть такое красивое слово «флуктуация», то есть случайное отклонение какой-то величины. Вот тут она нам и явлена, в блеске художественно написанной инструкции. Вот она, исчезающе малая. Десять лет назад кто-нибудь произносил фразу о том, что литература должна что-то тренировать, но главное, на весь этот скудельный список есть уже более или менее остроумные контраргументы. Не говоря уж о том, что высокохудожественные путеводители и беллетризованная астрономия – не художественная литература, и любой из этих шедевров медленно или быстро движется в направлении закадрового голоса в телефильме.
Я бы подытожил это так: довольно много времени проведено на различных круглых столах и конференциях с дармовым проживанием и кофейными, извините брейками, довольно много денег попилено на всякий программах по пробуждению интереса к чтению, но итог ровно один – художественная литература сжимается до размера конюшен в лесу или литературных монастырей (если это менее обидно).
А прочая литература тяготеет к сценарной работе. Всё это усугублено отвратительно-жадными издателями, которые просто убыстряют наступление термодинамического равновесия.
И на вопрос, кто кого побьёт: сериал по Донцовой или книжка Донцовой, когда в руках у охранника полноценный электронный гаджет с экранчиком за $100, люди начинаю писать слово «смысл» с прописной буквы, и говорить, что имеет смысл обсуждать только тех, что ощущает высокие чувства и тяготеет к Смыслу.
Всё дело в том, что то нужно оперировать логикой, а не нашими смутными желаниями. Вот, к примеру, если говорить о том, что литература спасётся научно-популярной беллетристикой, то – бац! – на стол аргумент о динамике продаж, о том, как она отвоёвывает рынок у телевизора. Или там заговорили о Смыслах с больших букв, так – фигак! – на стол определение. А то, как бы не вышло с нами конфуза, описанного у классика: «Петерсен: Ты что-то заговорил больно торжественно. Так говорят вожди индейцев». Нет, к заклинаниям я отношусь уважительно, равно как к романам с Заглавными Буквами и Смыслом. Но и сам я человек неутомимого любопытства – вот скажет кто о «текстах, которые имеют отношение к смыслу и Смыслу, и всеми тремя способами воздействия рассказывают читателю, в чём смысл» и я жутко возбуждаюсь и сразу начинаю думать – что это за три способа у текстов.
Ну и всё такое».
Извините, если кого обидел