
ГРАЖДАНСКАЯ ТАЙНА
Малыш очень любил, когда к ним приезжал дядя Юлиус. Вместе с дядюшкой Юлиусом в их скромную квартиру входил запах странствий и аромат приключений. Из его чемодана то выкатывался хрустальный череп, то выпадал слоновий бивень. Он был перепачкан алмазной пылью из Копей Соломона, а иногда Малыш замечал в волосах дядюшки Юлиуса отросток огромной лианы.
Однажды дядюшка Юлиус привёз детям в подарок настольную игру «Обжиманжи», и они принялись играть в неё все вместе, хотя маме это и не понравилось. Дядюшка Юлиус вскакивал, снова садился, и, наконец, вытащил огромное слоновье ружьё и принялся палить в нарисованных зверей.
Сразу было видно, что у дядюшки Юлиуса была боевая молодость. Впрочем, и старость у него была беспокойная. Но, так или иначе, он любил детей, а они любили, когда дядюшка Юлиус рассказывал им сказки. И вот сейчас, когда дядюшка Юлиус вдосталь наговорился с взрослыми, выпил с ними питательной русской водки, он приполз в детскую.
– Ты любишь русскую водку, – печально сказал Малыш, разглядывая дядюшку. – Ты, кажется, вообще любишь всё русское.
– Вздор и глупости. Я и русскую водку не очень люблю, но у твоего папы больше ничего не было. Пустяки, дело житейское. А русских я не люблю, нет. Я ведь воевал с русскими, когда они напали на этих дураков-финнов. Я воевал с ними целых два месяца, пока не отморозил ногу.
– И ты их победил?
– Ну, сначала – нет. А потом они победили. Затем, правда, опять не победили, но теперь мы победили их всех окончательно и навсегда.
– Дядюшка, – попросила Бетан, – а расскажи нам сказку про Гражданскую Тайну.
Это было подло. Малыш знал, что это была любимая дядюшкина сказка, но только очень длинная. У дядюшки никогда не получалось досказать её до конца. Бетан над ним просто издевалась, и Малыш захотел вмешаться. Но было уже поздно, дядюшка Юлиус начал:
– В те дальние-дальние годы, когда уже началась в Европе большая война, жил да был в меру упитанный человек Карлсон. И было у него отзывчивое сердце – летал он по свету туда и сюда: узнает, что в далёкой Гренаде крестьяне решили отнять у добрых людей землю, отправляется Карлсон в Испанию и творит добро прямо в воздухе. Знаменитый художник Пикассо даже изобразил Карлсона на огромной картине «Герань»… Или «Герника», впрочем, это неважно. Или собрались в Вене рабочие похулиганить, а Карлсон тут как тут. А как глупые поляки решили повоевать, так Карлсон полетел в Польшу. И вскоре тихо стало на польских широких полях, на зеленых лугах, где рожь росла, где гречиха цвела, где повсюду густые сады да вишневые кусты. Гоп!.. Гоп!.. Ути-плют! Хорошо! Не визжат пули, не грохают снаряды, не горят деревни. Не надо никого пока расстреливать, не надо снаряды в погреба метать, не надо лес поджигать. Нечего коммунистов бояться. Некому партийные взносы платить. Живи да работай – хорошая жизнь! Хотя из Польши Карлсон вернулся раненым и с тех пор не чувствовал себя в полном расцвете жизненных сил.
Но однажды, дело было к вечеру, вышел Карлсон на крылечко своего домика. Смотрит он – небо ясное, ветер тёплый, солнце в Норвегии садится. И все бы хорошо, да что-то нехорошо. Слышится Карлсону, будто то ли что-то гремит, то ли что-то стучит. Чудится Карлсону, будто пахнет ветер не цветами с садов, не мёдом с лугов, а пахнет ветер то ли дымом с пожаров, то ли порохом с разрывов. Был у Карлсона друг, один мальчик. Не знал про него Карлсон, что не любит тот частную собственность, а любит лишь социализм. Поэтому Карлсон ошибочно доверял другу догадки и помыслы, и иногда даже – деньги в долг. Карлсон сказал этому своему другу, о своих тревогах, а тот и не поверил:
– Что ты? – говорит фальшивый друг. – Это дальние грозы гремят за финскими лесами, это лапландские пастухи дымят кострами в тундре, стада оленей пасут да ужин варят. Иди, Карлсон, и спи спокойно.
Ушёл Карлсон, лёг спать. Но не спится ему – ну, никак не засыпается. Вдруг слышит он внизу на улице топот, у парадной двери – стук. Глянул Карлсон, и видит: стоит у подъезда мотоциклист. Мотоцикл – чёрный, револьвер на боку – блестящий, фуражка – серая, а герб на ней – золотой. Сразу видно – финн.
– Эй, вставайте! – крикнул мотоциклист. – Пришла беда, откуда не ждали. Напали на нас из-за гор и рек проклятые комиссары. Опять уже свистят пули, опять уже рвутся снаряды. Бьются с комиссарами наши отряды, и мчатся гонцы звать на помощь братьев-шведов.
Сказал эти тревожные слова мотоциклист и умчался прочь.
Тогда взрослые полезли в сейфы и вынули свои карабины.
– Что же, – сказали взрослые, – много мы акций купили – видно, много дивидендов детям собирать. Спокойно мы просидели жизнь в конторах и офисах, но, видно, вам, друзья, придется за нас досиживать
Так сказали они, крепко поцеловали детей, и ушли. А те, у кого детей не было, просто отдали ключи консьержке. Времени для сантиментов с консьержками у них не было, потому что теперь всем было и видно, и слышно, как гудят за лесами взрывы и горят за холмами зори от зарева дымных пожаров…
– Так я говорю, Бетан? – спросил дядюшка Юлиус, оглядывая ребят.
– Так... так, – ответила Бетан, потому что в этот момент изо всех сил лупила по игровой приставке, и старалась не отвлекаться.
– Ну вот... День проходит, два проходит. А война не кончилась. Карлсон смотрит вдаль, весь день с крыши не слезает. Нет, не видать конца. Утром он снова увидел финского мотоциклиста. Только мотоциклист теперь усталый, и мотоцикл у него поцарапанный.
– Эй, вставайте! – кричит. – Было полбеды, а теперь кругом беда. Много комиссаров, да мало наших. В поле пули тучами, по отрядам снаряды тысячами. Эй, вставайте, давайте подмогу!
Собрались кой-какие взрослые бизнесмены, вынули охотничьи ружья, и ушли куда-то.
Но этот мотоциклист не забывал их дом. И в третий раз он приехал, и в четвёртый, и в пятый. И в десятый приехал, а выглядел каждый раз всё хуже, и мотоцикл у него был уже в полном беспорядке. В последний раз он заявился и вовсе без мотоцикла, зато с перевязанной головой и рукой в гипсе. Зато он говорил, что все страны подписались биться с комиссарами, и Англия, и даже Франция, а уж про Германию и говорить нечего.
– Только бы нам, – говорит, – до завтрашней ночи продержаться.
Слез Карлсон с крыши, принес мотоциклисту напиться. Напился гонец и побрёл дальше. Но видит Карлсон – улица полна народу, а никто финнам помогать не хочет. Снуют по улице, думают – кто о кредитах, а кто об ипотеке, а о красных комиссарах не думают.
Сел тогда Карлсон на крылечко, опустил голову и заплакал.
– Так я говорю, Малыш? – спросил дядюшка Юлиус, чтобы перевести дух, и оглянулся. Увидел дядюшка Юлиус, что не одни дети слушают его сказку, хоть и бросила Бетан свою игровую приставку, а Боссе отложил журнал с голыми людьми. Увидел, что и родители Малыша стоят в дверях, слушают молча и серьёзно.
Но поднял голову Карлсон и закричал:
– Эй же вы, жители Вазастана! Вам бы только в ипотеку играть да в кредиты просить? Или нам, шведам, сидеть дожидаться, чтоб красные комиссары пришли и забрали у нас частную собственность, волатильность и ликвидность?
Как услышали такие слова люди, как заорут они на все голоса! Кто в дверь выбегает, кто в окно вылезает, кто через парковку скачет. Лишь один не захотел идти воевать, потому что хотел социализма, но никому ничего он не сказал, а подтянул штаны и помчался вместе со всеми, как будто бы на подмогу.
Бились они от тёмной ночи до светлой зари. Лишь один фальшивый друг Карлсона не бьется, а всё ходит да высматривает, как бы это комиссарам помочь. И видит этот малыш, что лежит у стены имени маршала Маннергейма, что привезли прямиком из Берлина, целая громада ящиков, а спрятаны в тех ящиках чёрные бомбы, белые снаряды да жёлтые патроны. «Эге, – подумал этот малыш, – вот это мне и нужно». И сговорился с комиссарами, что взорвёт всю берлинскую маннергеймскую стену, а попросил за это только партбилет и орден Кровавого Сталина.
Выдали ему и то, и другое, и стена взорвалась. Ринулись в провал красные комиссары.
– Измена! – крикнул Карлсон.
– Измена! – крикнули все его верные друзья, а что толку?
Уже налетела комиссарская сила, скрутила и схватила она Карлсона. Заковали Карлсона в тяжёлые сибирские кандалы, посадили Карлсона в ГУЛАГ. И помчались спрашивать Кровавого Сталина: что же с пленным Карлсоном теперь делать?
Долго думал Кровавый Сталин, а потом придумал и сказал:
– Мы погубим Карлсона. Но пусть он сначала расскажет нам всю их Гражданскую Тайну. Вы идите, мои верные комиссары, и спросите у него:
– Отчего, Карлсон, бились с Буржуинским Гражданским Обществом и утописты, и коммунисты, и французы, и немцы, и русские и (прости, Маркс), даже евреи, бились-бились, да только сами разбились?
– Отчего, Карлсон, и все тюрьмы у нас полны, и весь ГУЛАГ забит, и все милиционеры на углах, и все чекисты на ногах, а нет нам, коммунистам, покоя ни в светлый день, ни в тёмную ночь?
– Отчего, Карлсон, в моей стране, где так вольно все дышат и много всякого добра, люди норовят стать маленькими хозяйчиками? Почему, что весной, что осенью подпольные ткачи-цеховики ткут неучтённую ткань, а подпольные портные-цеховики шьют модные костюмы? Отчего самые лучшие буфетчицы разбавляют пиво и строят дачи, а самые общительные рабочие не хотят жить в общежитиях, а хотят – в собственных квартирах?
Нет ли у Гражданского общества какого гражданского секрета?
– Нет ли у наших цеховиков чужой помощи?
– Нет ли, Карлсон, тайного хода из нашей страны во все другие страны, по которому, как кто захочет, выбегает прочь, а обратно приносит линючие буржуинские штаны и коричневую иностранную газировку?
Ушли комиссары, да скоро назад вернулись:
– Нет, Кровавый Сталин, не открыл нам Карлсон Гражданской Тайны. Рассмеялся он нам в лицо да зажжужал оскорбительно.
Нахмурился тогда Кровавый Сталин и говорит:
– Сделайте же, мои верные комиссары, этому скрытному Карлсону самую страшную Муку, какая только есть на свете, и выпытайте от него Гражданскую Тайну, потому что не будет нам ни житья, ни покоя без этой важной Тайны.
Ушли комиссары, а вернулись не скоро.
– Нет, – говорят они, – дорогой наш вождь и учитель Кровавый Сталин. Бледный стоял, но гордый, и не сказал он нам Гражданской Тайны, потому что такое уж у него твёрдое слово. А когда мы уходили, то опустился он на пол, приложил ухо к тяжёлому камню холодного пола, и, поверишь ли, о Кровавый Сталин, улыбнулся он так, что вздрогнули мы, комиссары, и страшно нам стало, что не услышал ли он, как шагает по тайным ходам наша неминучая погибель?..
Тут дядюшка Юлиус оборвал рассказ, потому что папа Малыша принёс вискаря.
– Досказывай, – повелительно произнес Малыш, сердито заглядывая дядюшке в лицо.
– Досказывай, – убедительно произнёс раскрасневшийся Боссе. – Недолго уж.
– Хорошо, дети, я доскажу.
– Что это за ужасные буржуинские страны? – воскликнул тогда удивленный Кровавый Сталин. – Что же это такие за непонятные страны, в которых даже Карлсон имеет частную собственность и знает Гражданскую Тайну?
– И сгинул Карлсон в недрах ГУЛАГа... – произнёс дядюшка Юлиус.
При этих неожиданных словах лицо у Боссе сделалось вдруг печальным, растерянным, и он уже не глядел в журнал с голыми людьми. Синеглазая Бетан нахмурилась, а веснушчатое лицо Малыша стало злым, как будто его только что обманули или обидели.
– Но... видели ли вы, дети, бурю? – громко спросил дядюшка Юлиус, оглядывая приумолкших ребят. – Вот так же, как громы, зашелестели долговые расписки. Так же, как молния, засверкали платёжные терминалы. Так же, как ветры, ворвались в покои Кровавого Сталина брокеры и менеджеры, и так же, как тучи, сгустились обязательства по кредитам. А видели ли вы проливные грозы в сухое и знойное лето? Вот так же, как ручьи, сбегая с пыльных гор, сливались в бурливые, пенистые потоки, так же, безо всякой интервенции, забурлила в стране Кровавого Сталина предпринимательская деятельность. И кончилось его время.
А Карлсона так и не нашли. Одно только радует – он обещал вернуться. А пока оказали ему высшую честь: изобразили его на деньгах.
Получают люди жалование – привет Карлсону!
Берут люди кредит в банке – привет Карлсону!
Расплачиваются по долгам – привет Карлсону!
А продают скауты своё дурацкое печенье на улице – салют Карлсону!
– Вот вам, ребята, и вся сказка, – и дядюшка отёр слезу, выкатившуюся из глаза.
Впрочем, все уже давно плакали.