Есть такие образы (теперь, правда, говорят - "мемы"), которые находятся на виду, а есть те, что как бы скрыты в тени. Они тоже известны и по странной траектории, как комета то и дело возвращаются в наш оборот. А потом пропадают.Собственно, вот один из них, что называется "девушка с паяльником".
То есть, это нехитрый образ, несколько антифеминистический. Понятно, что несправедливо - я учился на физическом факультете, и видел девушек, что дали бы фору в естественно-научных и технических знаниях многим своим ровестникам. Более того, в старые времена на всяких радиозаводах именно женщины сидели в цехах - стройными рядами за столами, и именно - с паяльниками.
Казалось бы - всё. Из этого образа, как из бартовского негра, больше нечего выжать.
Впрочем, одна дама при обсуждении (зная правильный ответ при этом) заметила: "Как что неверно? Цвет очков не подходит к цвету блузки!" Но это всё - остроты.
Потому что и очки иногда нужны, и некоторые платы паяют с двух сторон, и паяльником можно поддевать батарейку - что не отменяет случайного или нарочного идиотизма происходящего.
Тут мне конечно, стало интересно, кто это всё снял - но концы в вводу: изображение встречается самое раннее в прошлом году, а вот девушек с паяльниками в Сети множество.
Собственно, есть девушки, держащие паяльник правильно.
Есть их множество - во-первых, это корпус представительских изображений всякого рода техникумов, высших учебных заведений, а так же разного рода научных институтов и производств. На парадных фотографиях тоже встречаются девушки с паяльниками, которые держат его за жало, но там всё-таки рядом находятся специалисты, которые бьют по рукам зарвавшихся дизайнеров и фотографов.
Во-вторых, есть много изображений девушки с паяльником в стиле "Вот, посмотрите, обезьяна с гранатой" или ("Мартышка и очки") - как я уже говорил, это образ глуповатый, потому что в жизни я видел много женщин что в силу некоторой аккуратности паяли куда лучше мужчин и даже получали за это деньги.
В-третьих, паяльники обильно представлены (и в женских руках - тоже) как универсальный детектор лжи.
Ср. известный анекдот, который чрезвычайно любили в девяностые годы в юридической службе покойного ОНЭКСИМ-банка, впоследствии не вполне оказавшегося неподвластным стихиям.
"Гаишник останавливает машину с наглухо тонированными стёклами, на что водитель предъявляет справку, что у него больные глаза, и для него сделано исключение.
- Позвольте, да у вас машина в угоне?!
- А вот справка, что я добросовестный покупатель.
- Но у вас автомат на заднем сиденье!
- А вот разрешение на ношение оружия, и вообще он - наградной. Вот справка.
- Давайте откроем багажник... Да у вас в багажнике труп!
- Позвольте! Это мой дядя. Вот свидетельство о смерти, я везу его хоронить, вот справка о купленном участке для захоронения, вот разрешение на похороны ночью, а вот свидетельство СЭС об отсутствии инфекции.
- Но у него паяльник в жопе!
- Позвольте, но это последняя воля покойного. Вот завещание.
Одним словом мем двух нагревательных приборов - утюга и паяльника не исчез до конца, а как бы всё время наготове.
Что из этого следует? Да вовсе ничего - кроме того, что если вывесить в Сети, в каком-нибудь, прости Господи фейсбуке, ссылку на свой рассказ, который ты писал обливаясь слезами, полный мистических чувств-с, сострадая героям, ориентируясь на лучшие образцы мировой литературы, рассказ оцененный друзьями и редакторами, а иногда - и критикой, то ты собираешь десять отметок о благосклонности читателей.
А вот баба с паяльником собрала полторы сотни за несколько часов (там ещё продолжают прибывать посетители), и сто двадцать перепостов. Двадцать шесть перепостов, Карл! Кто бы так распространял мои тексты! Учитывая то, что я нахожусь в середние цепочке потребления этой фотографии, и до меня её совали в Сеть тысячи раз.
Жесток мир, что и говорить.
Ср. "Признаёмся, мы не в состоянии дать однозначное определение изделий, по которым мы называем эту эпоху, то есть «фельетонов». Похоже, что они, как особо любимая часть материалов периодической печати, производились миллионами штук, составляли главную пищу любознательных читателей, сообщали или, вернее, «болтали» о тысячах разных предметов, и похоже, что наиболее умные фельетонисты часто потешались над собственным трудом, во всяком случае, Цигенхальс признается, что ему попадалось множество таких работ, которые он, поскольку иначе они были бы совершенно непонятны, склонен толковать как самовысмеивание их авторов. Вполне возможно, что в этих произведенных промышленным способом статьях таится масса иронии и самоиронии, для понимания которой надо сперва найти ключ. Поставщики этой чепухи частью принадлежали к редакциям газет, частью были «свободными» литераторами, порой даже слыли писателями-художниками, но очень многие из них принадлежали, кажется, и к ученому сословию, были даже известными преподавателями высшей школы. Излюбленным содержанием таких сочинений были анекдоты из жизни знаменитых мужчин и женщин и их переписка, озаглавлены они бывали, например, «Фридрих Ницше и дамская мода шестидесятых-семидесятых годов XIX века», или «Любимые блюда композитора Россини», или «Роль болонки в жизни великих куртизанок» и тому подобным образом. Популярны были также исторические экскурсы на темы, злободневные для разговоров людей состоятельных, например: «Мечта об искусственном золоте в ходе веков» или «Попытки химико-физического воздействия на метеорологические условия» и сотни подобных вещей. Читая приводимые Цигенхальсом заголовки такого чтива, мы поражаемся не столько тому, что находились люди, ежедневно его проглатывавшие, сколько тому, что авторы с именем, положением и хорошим образованием помогали «обслуживать» этот гигантский спрос на ничтожную занимательность, – «обслуживать», пользуясь характерным словцом той поры, обозначавшим, кстати сказать, и тогдашнее отношение человека к машине. Временами особенно популярны бывали опросы известных людей по актуальным проблемам, опросы, которым Цигенхальс посвящает отдельную главу и при которых, например, маститых химиков или виртуозов фортепианной игры заставляли высказываться о политике, любимых актеров, танцовщиков, гимнастов, летчиков или даже поэтов – о преимуществах и недостатках холостой жизни, о предполагаемых причинах финансовых кризисов и так далее. Важно было только связать известное имя с актуальной в данный миг темой; примеры, порой поразительнейшие, есть у Цигенхальса, он приводит их сотни. Наверно, повторяем, во всей этой деятельности присутствовала добрая доля иронии, возможно, то была даже демоническая ирония, ирония отчаяния, нам очень трудно судить об этом; но широкие массы, видимо очень любившие чтение, принимали все эти странные вещи, несомненно, с доверчивой серьезностью. Меняла ли знаменитая картина владельца, продавалась ли с молотка ценная рукопись, сгорал ли старинный замок, оказывался ли отпрыск древнего рода замешанным в каком-нибудь скандале – из тысяч фельетонов читатели не только узнавали об этих фактах, но в тот же или на следующий день получали и уйму анекдотического, исторического, психологического, эротического и всякого прочего материала по данному поводу; над любым происшествием разливалось море писанины, и доставка, сортировка и изложение всех этих сведений непременно носили печать наспех и безответственно изготовленного товара широкого потребления. Впрочем, к фельетону относились, нам кажется, и кое-какие игры, к которым привлекалась сама читающая публика и благодаря которым ее пресыщенность научной материей активизировалась, об этом говорится в длинном примечании Цигенхальса по поводу удивительной темы «Кроссворд». Тысячи людей, в большинстве своем выполнявших тяжелую работу и живших тяжелой жизнью, склонялись в свободные часы над квадратами и крестами из букв, заполняя пробелы по определенным правилам. Поостережемся видеть только комичную или сумасшедшую сторону этого занятия и воздержимся от насмешек над ним. Те люди с их детскими головоломками и образовательными статьями вовсе не были ни простодушными младенцами, ни легкомысленными феаками, нет, они жили в постоянном страхе среди политических, экономических и моральных волнений и потрясений, вели ужасные войны, в том числе гражданские, и образовательные их игры были не просто бессмысленным ребячеством, а отвечали глубокой потребности закрыть глаза и убежать от нерешенных проблем и страшных предчувствий гибели в как можно более безобидный фиктивный мир. Они терпеливо учились водить автомобиль, играть в трудные карточные игры и мечтательно погружались в решение кроссвордов – ибо были почти беззащитны перед смертью, перед страхом, перед болью, перед голодом, не получая уже ни утешения у церкви, ни наставительной помощи духа. Читая столько статей и слушая столько докладов, они не давали себе ни времени, ни труда закалиться от малодушия и побороть в себе страх смерти, они жили дрожа и не верили в завтрашний день.В ходу были и доклады, и об этой чуть более благородной разновидности фельетона мы тоже должны вкратце сказать. Помимо статей, и специалисты, и бандиты духовного поприща предлагали обывателям того времени, еще очень цеплявшимся за лишенное своего прежнего смысла понятие «образование», также множество докладов, причем не просто в виде торжественных речей, по особым поводам, а в порядке бешеной конкуренции и в неимоверном количестве. Житель города средних размеров или его жена могли приблизительно раз в неделю, а в больших городах можно было чуть ли не каждый вечер слушать доклады, теоретически освещавшие какую-нибудь тему – о произведениях искусства, писателях, ученых, исследователях, путешествиях по свету, – доклады, во время которых слушатель играл чисто пассивную роль и которые предполагали какое-то отношение слушателя к их содержанию, какую-то подготовку, какие-то элементарные знания, какую-то восприимчивость, хотя в большинстве случаев их не было и в помине. Читались занимательные, темпераментные и остроумные доклады, например о Гёте, где он выходил в синем фраке из почтовых карет и соблазнял страсбургских или вецларских девушек, или доклады об арабской культуре, в которых какое-то количество модных интеллектуальных словечек перетряхивалось, как игральные кости в стакане, и каждый радовался, если одно из них с грехом пополам узнавал. Люди слушали доклады о писателях, чьих произведений они никогда не читали и не собирались читать, смотрели картинки, попутно показываемые с помощью проекционного фонаря, и так же, как при чтении газетного фельетона, пробирались через море отдельных сведений, лишенных смысла в своей отрывочности и разрозненности. Короче говоря, уже приближалась ужасная девальвация слова, которая сперва только тайно и в самых узких кругах вызывала то героически-аскетическое противодействие, что вскоре сделалось мощным и явным и стало началом новой самодисциплины и достоинства духа" - это я без тени осуждения.
Извините, если кого обидел