Он поднимался вверх и опускался вниз вместе со своей будущей бывшей женой. Стоял ноябрь. Моросил дождь, между тем воды в горах было мало. Приходилось черпать её из каменных ванн - настоянную на буковых листьях.
Чёрный этот настой, бесспорно, был галлюциногеном.
На плато Караби мы оставили рюкзаки, чтобы добежать до края - закатное солнце валилось в тучи, кровянило их как вату. Зрелище стоило того – и мы несколько минут зачарованно наблюдали этот катаклизм.
Начался ветер. Снизу, как тесто из квашни вывалился туман и пошёл на нас стеной. Туман опережал нас, хоть мы бежали к нашим припасам. Но рюкзаки, оставленные в двухстах метрах, было невозможно обнаружить.
Начался дождь.
А в полночь повалил снег. Начинался, между тем, отменённый праздник Октябрьской революции. Спасения не было. Я сломал плеер и развёл костёр в карстовой воронке. В трёх шагах от костра было холодно, рядом – жарко, а сверху на нас лила оттаявшая вода с дерева. Мы грели друг друга телами и отчасти грели крохотный костёр из веток этого дерева, покрытых льдом. Наутро мы увидели, что всё запорошило – и на плато молчаливо лежит толстое ватное одеяло, выпавшее из туч.
Потом мы спускались по белому склону гор - и это была Япония. Тёмно-красные ягоды дрожали на чёрных ветках. Мягкий снег уже перестал.
За сутки была прожита судьба. В горах осталось лишь пустое место, где мы любили.
Итак, Крым - это метафора личной жизни. Отпускной роман. Студенческие каникулы. Предел поэзии развитого социализма - путешествие в Ялту на три дня зимой. С расплатой за легкомыслие – потому что ничего незначащего в жизни нет.
Литературоцентрическая цивилизация имела в Крыму множество точек привязки. Чеховская Ялта, Бунин, суетливость и поэтичность гражданской войны, описанная Сельвинским, стихи Мандельштама, Паустовский, и один из самых мифологичных текстов настоящей советской литературы, написанный Аркадием Гайдаром. В этом тексте есть всё - будущее крымских татар, пионеры-герои, барабанщики, спрятанные ружья, смерть, любовь и Военная Тайна, которой никто никогда не узнает.
Впрочем, предвестником беды маячил рядом с Коктебелем мыс, по странному совпадению названный - Лагерный. Однако - совпадений не бывает.
Но главной точкой крымской литературной метафоры был Коктебель. В его исконном названии был оттенок фронды. Коктебель был местом литературным, структурирован, как и вся русская литература ХХ века. Каждый из ступающих на узкую полоску бухты играл свою ритуальную роль. Все приезжали туда, где, языкат, грозил пожаром Турции закат.
Эпоха кончилась вместе с шорохом камешков под колёсами растаможенных автомобилей. Крым перестал быть дачной столицей русской литературы.
Лишь одиноко торчит над горами какое-то сооружение. Если спросить знающего человека, то он ответит:
- А-аа, это искусственная Луна.
Что это за искусственная Луна, знающий человек, как правило, не знает. Кто-нибудь другой может строить предположения и, в конце концов, догадаться. Автор, знающий правильный ответ, утверждает: не стоит. Это тоже метафора.
По слухам у русской литературы было время солнца и Серебряный век.
Теперь кончилось даже время искусственной Луны.
Знак искусственной Луны занял своё место среди приличествующего ему окружения - среди печатных знаков. Великий символист бормотал в своём великом романе: «Если же вы продолжаете утверждать нелепейшую легенду - существование полуторамиллионного московского населения, - то придётся сознаться, что столицей будет Москва, ибо только в столицах бывает полуторамиллионное население. В городах же губернских никакого полуторамиллионного населения не бывало и не будет. И, согласно нелепейшей легенде, окажется, что столица не Петербург. Если же Петербург не столица, то нет Петербурга. Это только кажется, что он существует».
Символист придумал не описание конкретного места, а описание метафоры.
Я к нему присоединяюсь.