Размышляя совсем о другом, то есть, о нынешнем Нобелиате, в частности (надо эмоциональным упырям дать выговориться, чтобы рассуждать об этом спокойно и отвлечённо).Но для этих рассуждений мне понадобилась история, которая должна была иллюстрировать некоторые положения о художественной достоверности.
Именно - художественной, а не достоверности.
Мы понимаем, что нет ничего более манипулятивного, чем военный репортаж.
Потому что он всегда обращён к смеси логики и эмоций.
И, скажем во время между 1941 и 1945 годом ни в одном из воюющих государств не возможна была точка зрения, в рамках которого достоверность - превыше всего.
Скажем так - во времена отчаяния и ужаса, когда мир стоит на краю, подлинность изображения уступает его функциональности.
Есть история, связанная с двумя именами - одно из них Галина Санько (1904-1981), другое - Наталья Боде (1914-1996).
Обе были фотографами, обе оставили поразительное фотографическое наследие времён Отечественной фойны (не говоря уже о снимках других лет).
Тут хотелось бы проанализировать наши ощущения от трёх фотографий.
Часто обыватель требует подлинности, сам не понимая зачем, не зная, как он будет оперировать с этой подлинностью - и современная цивилизация предоставляет ему подлинность.
Обыватель, впрочем, может превратиться в исследователя - не отвергая ничего, он может разобраться если не в тайнах мироздания, то в самом себе.
Понять, что именно вызывает в нём горе и ненависть, желание взяться за оружие - и, забегая вперёд, скажу что подлинность сама по себе не всегда исчерпывающее достоинство свидетельства.
Иногда - да, а иногда и нет.
Первая - это снимок Галины Санько "Групповое фото узников лагеря №5. Петрозаводск. 28 июня 1944 года" - понятно, что Петрозаводск был осовобождён в этот день и пока он был оккупирован финскими войсками, никто бы не дал фронтовому корреспонденту Санько снимать детей в концентрационном лагере. Однако у нас остаётся впечатление, что узники ещё внутри, за колючей проволокой и выйти не могут. В какой-то мере это фото - постановочное, но именно что - "в какой-то мере". Дети ещё вчера были узниками и сохраняют своё положение, смотря в объектив.
Вторая история - со снимками Натальи Боде – вот убитый солдат под дорожным указателем.
Это Сталинград.
Есть ещё один снимок, который называется "Немцы ушли", который изображает одну сохранившуюся стену дома с надписью, оставленной детьми "Мама! Мы с папой каждый день приходим сюда...".
Меж тем, есть такой вполне апологетический фильм «Две женщины и «Тигр»", заподозрить который в недоброжелательстве к двум фронтовым фотографам невозможно.
И воть в нём, безо всякого смущения рассказывается, как автор снимка на вопрос "Где же нашлась такая надпись?" отвечает: "А мы сами это написали".
Немецкий солдат под указателем оказался перетащенным с другого места. Если кому неинтересно пересматривать этот фильм, то он может услышать эти истории, начиная с 23'50''.
Не верить этим словам вове нет никакого резона.
Что из этого следует?
А то, что мы вправе задуматься, что мы понимаем под фотодокументом или документом вообще.
То есть, вопрос ставится не как "Что имеет право на существование?" - мы понимаем, что имеет право на существование всё.
Но это вопрос нашего личного художественного восприятия - как и что воспринимать.
Хороши бы мы были, спрашивая, не выдумал ли Эренбург какое из цитируемых им писем немецких солдат. Ясно, что это просто другой жанр.
И тут есть двойственность - одно и то же изображение оказывается и документальным, и художественным.
Ничего тут не поделаешь - таково его свойство.
Масса эмоциональных доводов в спорах, где из кармана вытаскивается кистень "Да вот документ!" упирается в то, что ничто не документ, без объяснения времени, места, значения и расшифровки.
А художественное произведение и вовсе на то и художественное, что призвано аппелировать не к разуму, а к сердцу.
И да. этим я хотел предварить историю про нынешнего Нобелиата.
Извините, если кого обидел