Вдоль дороги стояли кирпичные кубические дома в три этажа. Было такое впечатление, что по окрестностям пробежал великан и рассыпал повсюду свои красные кубики.
Если присмотреться, то можно было понять – на какой стадии оборвался жизненный путь хозяина. Этот успел подвести дом под крышу, а этот только вырыл яму, и тут же его взорвали в «Мерседесе». Вот поросший лопухами фундамент застреленного бандита, а вот чёрные провалы вместо окон – хозяин бежал в Гондурас.
Я размышлял о новой формации привидений, - учитывая, сколько тел закатано в бетонные фундаменты этих домов. Тем более, что покупать дом убитого у коллег всегда было плохой приметой.
Но тут я приехал на вполне достроенную дачу моих друзей. Все окрестности были уже уставлены автомобилями, похожими на гигантские обмылки. Мы приехали справлять день рождения Аннушки.
Вовсю трещал огонь в гигантском мангале, протяжно, как раненая птица, пела какая-то французская певица – она жила в маленькой коробочке под приборной доской. Вообще, все машины стояли с открытыми дверцами, так что француженка просто оказалась первой, кого я услышал.
Я поцеловался с именинницей, вручил ей коробку, похожую на торт, обнялся с двумя известными людьми и одним неизвестным и уселся в уголке.
Стол уходил куда-то за горизонт. Я убедился, что и другого конца не видно.
День рождения напоминал Британскую империю – за этим столом никогда не заходило солнце.
Ко мне тут же наклонился неизвестный человек, с которым я обнимался.
- Тебе рабочие не нужны, а? – спросил он сноровисто, и не дожидаясь ответа, забормотал: - Я ведь сразу за ними на рынок подъезжаю и беру пучка два.
«Пучка два», - повторил он несколько раз прислушиваясь к себе и вспоминая. Я легко представил себе, как продавцы увязывают нескольких молдаван и украинцев в пучки и пакуют в «Газель», что трогается вслед за джипом покупателя.
Аннушка ходила где-то далеко, как луна по краю неба.
Она была нашей Лилей Брик, Мэрилин Монро нашего городка. Все мы побывали в ней, вернее, она благосклонно принимала нас в себе, но в каждом случае это был приход в гости, а не обустройство на новом месте жительства.
Каждый помнил её грудь и плечи, запах кожи, капельки пота – но дальше жизнь не продолжалась. Дальше падал нож фотографического резака, что пользовали любители квартирной и проявки и печати в советские времена.
Фотографии, на которых мы сидим за столами, и равноправными участниками которых стали горные пики бутылок и долины салатов – вот что осталось.
Муж-красавец тоже наличествовал – такой муж, который был положен Аннушке. Вот он, проходя мимо, хлопнул меня по плечу. Мы улыбнулись друг другу, вместе с заботой стирая с лица прошлое.
Аннушка сидела в кресле-качалке рядом с крыльцом. Муж подошёл к ней и укрыл её ноги пледом. Солнце приобрело красный вечерний оттенок – и стало слепить мне глаза.
Именинница раскачивалась, глядя на пирующих.
И тут я понял, что все гости были повязаны друг с другом одной леской, неснимаемый остаток этого прошлого повязал всех – и в странных сочетаниях, о которых я даже и не пытался догадываться. Что и моя светская соседка в чёрном платье была в общем кадастре – я не сомневался.
И мигни Аннушка, пошевели пальцем, свистни – стронется весь стол, полетят наземь тарелки, поползёт весь гостевой люд на коленях к её креслу. Поползёт, кланяясь и бормоча, будто сирый и убогий народ, призывающий Государя на царство.
Охнул я и облился водкой.
И, бормоча чуть слышно:
- Два пучка, два пучка… Да, - тут же налил снова.