История про то, что два раза не вставать

Принялся опять смотреть сериал про Маяковского.
Новоселье у Бриков, Агранов жуёт что-то, Пастернак брезгует этим "отделением ЧК", и в прихожей говорит Маяковскому, что он в поэзии чахнет. Вдруг очутилися в Париже, и Маяковский пьёт кофе с женой Арагона. Получает отпускной от американской матери своей дочери, и тут, дыша духами и туманами появляется Яковлева. Вот точно - в этом сериале по одной женщине на серию. Тут я понял, что меня в этом сериале занимало: Маяковский тут какой-то безумный автор экспромтов. По любому поводу он выпаливает две-три знаменитые строчки. Нет, чудесный образовательный сериал - даже merci переводят. О, да тут Агранов Лилю в авто прижал.

Ужасно интересная эволюция случилась в русском языке со словом «нефтяник».

Сначала в нём были «нефтяники из Баку», люди, что имели дворцы в этом южном городе и отдавали дочерей в Смольный институт - не знаю как, не спрашивайте, но моя двоюродная бабушка дружила с девочкой по фамилии Багирова, потом уехавшей в Париж. Вот она-то и была та самая дочь нефтяника.
Потом слово «Смольный» приобрело новое значение, и за ним подтянулось и слово «нефтяник».

Но по инерции Маяковский пишет «Не тебе в снега и в тиф шедшей этими ногами, здесь на ласки выдать их в ужины с нефтяниками». Спустя полвека Карабчиевский оговаривается: «Речь,  конечно, не  о  героических нефтяниках  Каспия,  а  о  парижских нефтяных  магнатах.  Именно этим  буржуям-толстосумам  вынуждена  -  но не должна!  - выдавать  на  ласки свои  длинные  ноги  очаровательная  Татьяна Яковлева. Должна  же  она выдавать их  другим  -  кому подскажет  классовое сознание  (не её,  конечно, а  наше).  Если  бы  она выдала  литейщику Ивану Козыреву,  только что  вселившемуся  в новую квартиру,  или  тем  же рабочим Курска, добывшим  первую  руду, то основании для ревности, этого дворянского чувства,  у Маяковского вроде бы  не должно было  быть. Но такая вероятность затуманила бы ситуацию, но он её  не рассматривает».

Когда я занимался геофизикой, то всё вполне соответствовало стереотипу – «советские нефтяники» были вполне себе чумазые люди, с северными надбавками и тяжёлой работой. В кинохронике показывали как они умывают свои грязные рожи чёрным золотом, и цвет их лиц от этого не меняется. Потом я работал по нефти, то видел нефтяников вдосталь - и тех, что бурили всухую, и тех, что прокалывали линзы посередине, как, впрочем, и грамотных инженеров, что виртуозным бурением экономили стране миллионы, и тех, кто нутром чувствовал каждый сантиметр пласта. В первое воскресенье сентября грамотные начальники стопорили буровые станки, потому что спирт ломил железо в День нефтяника. Затем что-то щёлкнуло, нефть стала по четыре, потом по семь, затем по двадцать - и так далее до ста сорока.

И  нефтяниками стали опять те, у кого девка в институте благородных девиц, ландо, дворец и девичьи ноги на плечах. Правда, говорят, что теперь маятник качнётся в прежнюю сторону.
А, может в фавор выйдут газовщики, побив нефтяников, и фраза «Заходил газовщик» будет означать не маньяка-убийцу по кличке «Мосгаз», а визит барина с шампанским и цветами.

Кто уж точно прожил долгую, насыщенную жизнь, так это Яковлева, то есть Татьяна дю Плесси-Либерман.

 

Шкловский в своей книге «О Маяковском» пишет: «Владимир Владимирович поехал за границу. Там была женщина, могла быть любовь. Рассказывали мне, что они были так похожи друг на друга, так подходили друг другу, что люди в кафе благодарно улыбались при виде их.

Приятно видеть сразу двух хорошо сделанных людей.

Но для того, чтобы любить, надо Маяковскому ревновать женщину к Копернику.

Старая любовь не прошла».

И вот тут появляется, как кролик из шляпы, история с цветами. Канонический её текст похож на «святое письмо», что передаётся из рук в руки: «Весь свой гонорар за парижские выступления Владимир Маяковский положил в банк на счет известной парижской цветочной фирмы с единственным условием, чтобы несколько раз в неделю Татьяне Яковлевой приносили букет самых красивых и необычных цветов - гортензий, пармских фиалок, черных тюльпанов, чайных роз орхидей, астр или хризантем. Парижская фирма с солидным именем четко выполняла указания сумасбродного клиента - и с тех пор, невзирая на погоду и время года, из года в год в двери Татьяны Яковлевой стучались посыльные с букетами фантастической красоты и единственной фразой: “От Маяковского”. Его не стало в тридцатом году - это известие ошеломило её, как удар: неожиданной силы. Она уже привыкла к тому, что oн регулярно вторгается в её жизнь, она уже привыкла знать, что он где-то есть и шлет ей цветы, Они не виделись, но факт существования человека, который так ее любит, влиял на все происходящее с ней: так Луна в той или иной степени влияет на все живущее на Земле только потому, что постоянно вращается рядом. Она уже не понимала как будет жить дальше - без этой безумной любви, растворенной в цветах.

Но в распоряжении, оставленном цветочной фирме влюбленным поэтом, не было ни слова про его смерть. И на следующий день на ее пороге возник рассыльный с неизменным букетом и неизменными словами: “От Маяковского”.

Говорят, что великая любовь сильнее смерти, но не всякому удается воплотить это утверждение в реальной жизни. Владимиру Маяковскому удалось.

Цветы приносили в тридцатом, когда он умер, и в сороковом, когда о нем уже забыли. В годы Второй Мировой, в оккупировавшем немцами Париже она выжила только потому, что продавала на бульваре эти роскошные букеты. Если каждый цветок был словом “люблю”, то в течение нескольких лет слова его любви спасали ее от голодной смерти. Потом союзные войска освободили Париж, потом, она вместе со всеми плакала от счастья, когда русские вошли в Берлин - а букеты все несли. Посыльные взрослели на ее глазах, на смену прежним приходили новые, и эти новые уже знали, что становятся частью великой легенды - маленькой, но неотъемлемой частью. И уже как пароль, который дает им пропуск в вечность, говорили, улыбаясь улыбкой заговорщиков: “От Маяковского”. Цветы от Маяковского стали теперь и парижской историей».

 Следы ведут к киевскому человеку Аркадию Рывлину (1915-2007). Это инженер, работавший на заводах тяжёлого машиностроения, писавший стихи (несколько вышедших сборников с 1948 по 1980), в девяностые уехавший в Америку, потом вернувшийся в Киев и скончавшийся не так давно. При этом никаких собственных воспоминаний о встрече с Яковлевой у него нет.

Историю их парижских посиделок рассказывают от третьего лица:

«Советский инженер Аркадий Рывлин услышал эту историю в юности, от своей матери и всегда мечтал узнать правда это или красивый вымысел, пока однажды, в конце семидесятых ему не случилось попасть в Париж.

Татьяна Яковлева была еще жива, и охотно приняла своего соотечественника. Они долго беседовали обо всем на свете за чаем с пирожными. В этом уютном доме цветы были повсюду - как дань легенде, и ему было неудобно расспрашивать седую царственную даму о когдатошнем романе ее молодости: он полагал это неприличным. Но в какой-то момент все-таки не выдержал, спросил, правду ли говорят, что цветы от Маяковского спасли ее во время войны? Разве это не красивая сказка? Возможно ли, чтобы столько лет подряд...

- Пейте чай, - ответила Татьяна - пейте чай. Вы ведь никуда не торопитесь?

И в этот момент в двери позвонили.

Он никогда в жизни больше не видел такого роскошного букета, за которым почти не было видно посыльного, букета золотых японских хризантем, похожих на сгустки солнца. И из-за охапки этого сверкающего на солнце великолепия голос посыльного произнес: “От Маяковского”".

В этой истории всё прекрасно – и цветы и любовь. Поэтому блогеры охотно перепечатывают (вернее, перекладывают) её в свои уютные журнальчики. Ну, и, натурально, снабжают картинками ночного Парижа, и фотографией корзины с цветами, взятой напрокат с сайта брачного агентства.

Но ещё прекраснее в этой истории то, что Татьяна Яковлева, в замужестве дю Плесси, а во втором замужестве дю Плеси-Либерман (1904-1991), вовсе не жила всю жизнь в Париже. После свадьбы она уехала с мужем в Варшаву, в зону, малодосягаемую для парижских цветочных магазинов. С мужем, кстати,она потом рассталась, вовсе не бедствовала, а чуть погодя, во время войны случилась печальная история – дю Плесси был лётчиком, воевавшим на стороне союзников, и его сбили в 1941 году. Татьяна Алексеевна с дочерью бежали от войны в Нью-Йорк, где и прожила довольно долго. Умерла она, кажется, где-то в Коннектикуте, но не в этом суть.

Подобное лучше всех описал Набоков в романе "Соглядатай". Там герой, рассказывает своим знакомым-эмигрантам, как он решил организовать партизанский отряд в Ялте после ухода белых. Он мрачно и со значением рассказывает, как они скрывались в горах, он был ранен, дополз, истекая кровью до Ялты. От вокзала раздавались выстрелы, там, видимо, кого-то расстреливали. Он, отлежавшись у друга, решил бежать из города, но на вокзале его опознала горничная, служившая у его друзей. Он думал, что его ведут на допрос, но его просто ставят к стенке пакгауза. Тогда он из браунинга уложил одного, второго и, воспользовавшись тем, что проходящий поезд разделил его и преследователей, убежал.
Набоковского героя слушают внимательно, а после счастливой развязки один из гостей говорит печальным голосом:

-  К  сожалению,  в Ялте вокзала нет.

«Это было неожиданно и  ужасно.  Чудесный  мыльный  пузырь, сизо-радужный, с отражением окна на глянцевитом  боку,  растёт, раздувается -  и  вдруг  нет  его,  только  немного  щекочущей сырости прямо в лицо».

Так и с этой историей.

Нет, конечно, цветочный магазин мог высылать нарочного на подводной лодке, что прорвавшись через немецкую блокаду, доставляла привет от Маяковского в Нью-Йорк. Корзины с цветами могли путешествовать на тайном самолёте, который укрываясь от зениток, доставлял их в Америку. Многое можно придумать. Киевский инженер, писавший стихи, умер, и я не хочу придумывать детали его истории.

В Ялте вокзала нет.

Но отчего не быть цветам?

Цветам можно. Причём есть куда более спокойные истории. Вот, к примеру, (понятно, что источник не академический), но: «И все же Татьяна была почти влюблена. Еще бы! Маяковский умел ухаживать, как никто! Он, к примеру, договорился в цветочном магазине, чтобы каждую неделю ей домой доставляли цветы с приколотой запиской — каждому букету свое четверостишие. Всего их было пятьдесят четыре»[1].

А вот совершенно неажиотажная книга Александра Михайлова в серии ЖЗЛ «Маяковский»: «Так ли это или не так, помогает понять переписка, возобновившаяся после отъезда Маяковского в Москву. Уезжая из Парижа, он устроил свои проводы в ресторане «Гранд Шомье». Были Арагон, Эльза Триоле, Яковлева, еще один парижский знакомый Маяковского и бывший тогда в Париже Лев Никулин. Никулину запомнилось, что все за столом веселились, вели себя так, будто расстаются, чтобы скоро встретиться. Уезжая из Парижа, Маяковский оставил деньги в цветочном магазине, и Татьяне Алексеевне еженедельно приносили цветы «от него». Для каждого букета была оставлена записка в стихах, как визитная карточка, с шутливой подписью - Маркиз WM. В письмах из Москвы снова звучат слова, полные нетерпения и надежды»[2].

Но дело не в том, год, несколько месяцев или неделю доставляли цветы виконтессе дю Плесси и даже не в том, каково соотношение гонорара и счетов из оранжереи. 

Но ведь обывателю не интересно «как было». Ему нужно, чтобы был миллион алых роз, чтобы поступок был причудлив, чтобы кровь и любовь, и по ялтинскому вокзалу, бежал, отстреливаясь мускулистый красавец, лейтенант флота, а в груди доверчивой и слабой ещё достаточно отваги похитить важные бумаги для неприятельского штаба. И в исступленьи, как гитана, она заламывает руки. Разлука. Бешеные звуки затравленного фортепьяно.

Сентиментальная горячка обывателя превращает хорошую историю в хуй знает что.

 

Извините, если кого обидел



[1] Арсеньева Е. Дамы плаща и кинжала. - М.: Эксмо, С. 185.

[2] Михайлов А. Маяковский – М.: Молодая гвардия, 1988. С. 497.




Извините, если кого обидел