Березин (berezin) wrote,
Березин
berezin

Categories:

История про то, что два раза не вставать

Я вот что скажу - пропал калабуховский дом, то есть, канал "Культура". Вчера по нему уже показывали знаменитый фильм о магнитных тайнах воды, а в эту минуту кажут фильм о тайном крещении Руси "В 2001 году в Приэльбрусье археологами было сделано неожиданное открытие - предположительно остатки города Кияра, столицы первого русского государства Русколани, которое существовало уже в начале первого тысячелетия". Пиздец котёнку.
Не забудьте мне напомнить, чтобы я рассказал о моём визите на "Культуру" на днях.

И, чтобы два раза не вставать, скажу:

– Кто из авторов русского рока вам симпатичен?

– Это сложный вопрос, потому что непонятно, что такое «русский рок». То есть, чем он отличается от прочего – да и в массе своей я к тому, что так себя называет, отношусь дурно. Я как-то по утрам в силу обстоятельств слушал «Наше радио» и ужасался тому, что слышу. Там была ужасная поэзия, совершенно беспомощная, по сравнению с которой поэт Цветик – ахматовская сирота. Очень слабая музыка и уверенность, что можно петь без голоса и мимо нот. Ну, совсем без голоса, с взвизгиваниями – понимаете?

Но в юности я, конечно, слушал, скажем, Гребенщикова и Шевчука – это как жить в 1919 году и не слышать, как стреляют трёхдюймовки. Я их и сейчас люблю, но не поймёшь, я люблю себя двадцатилетнего или музыкальный коллектив «Аквариум».

– Если Летов-Кормильцев-Башлачёв прошли мимо, то чьи песни вы любите? Ну почему прошли мимо?

– Вовсе нет. Я их знал очень хорошо – некоторых даже лично. Но у меня голова устроена так, что в ней очки по разным дисциплинам не суммируются. Например, выходит на сцену рок-группа, и у меня счёт идёт отдельно за стихи, отдельно за вокал и отдельно за музыку. А «русский рок», на мой взгляд, очень часто работал по принципу «Это ничего, что поём плохо, мы громкостью доберём», «Это ничего, что у нас музыка простая, зато стихи высокодуховные» – это очень опасный путь. Потому что в итоге выходит такой автомобиль «Жигули» – и плохо, и недёшево.

Иногда, конечно, случается алхимия, синтез искусств – но я цинично понимаю: вот стихотворение Башлачёва, я люблю его только в комплексе с воспоминанием о журнале «Родник», девушке, похожей на Дженис Джоплин, и другой девушке без имени, лету в Литве, поцелуям в питерском парадном. И если вычесть поцелуи и Литву, то… Ну, понятно. А вот из какого-нибудь Арсения Тарковского мне вычитать ничего не надо, какую над ним арифметику не проделывай – ничего не поменяется.

Вот, например, начитав довольно большой корпус стихов XIX и XX века, от Пушкина и Боратынского до Блока и Анненского, в конце концов, от Пастернака и Бродского до Слуцкого, до... до не знаю уж кого, ты берёшь текст какой-нибудь русской рок-группы и приходишь в печаль.

При этом я испытываю уважение к авторам, да и (что важно) к тем людям, которых эта музыка со стихами приводила в эмоциональное волнение. Но это именно как автомобиль «Жигули» – я вот написал целую книгу про историю его создания, уважаю инженеров и техников которые работали на этом заводе – но вовсе не потому, что считаю, что сейчас лучше автомобиля нет.

***

– Важно ли, чтобы ваш жж-френд был вашим собеседником?

– Для чего? По-моему, ничего не важно, если не поставить себе хоть какую-то цель. Если ставить на то, чтобы твои подписчики будут развлекать тебя в Сети разговорами – то да. Если цель в том, чтобы проверить и обсудить выставленный на обозрение текст – тоже да.

А так-то зачем? Не понимаю. Если вопрос формулировать как «Важно ли для вас иметь хороших собеседников?» – то да, важно. Но это уже не вопрос, а Бог знает что.

– Что могло бы вас заинтересовать в дневнике человека, чтобы вы добавили его в свою ленту?

– Ну, то, что человек пишет. Я всё время чувствую, что знаю недостаточно и жуть как люблю послушать умных людей. Или даже людей, не претендующих на сократову мудрость, но специалистов в своём деле.

Потом, конечно, красивые думающие женщины – тут я совершенно циничен, не в том дело, что я на что-нибудь бы рассчитывал, но просто красивые женщины это такой индикатор жизни. Вот статус мероприятия определяется тем, приехало ли снимать сюжет о нём телевидение. Вот так и женщины в гостях или на вечере – красивым женщинам всегда есть куда пойти, их приглашают в несколько мест, и они выбирают лучшее. Так что это как термометр, который наблюдателю помогает многое понять.

Так и дневники красивых умных женщин помогают понять многие вещи. А уж если умная женщина остроумна – то тут уж плащи в грязь!

Наконец, есть люди, обладающие особым географическим или антропологическим знанием. Как живут чиновники в провинции, как можно приготовить кенгуру, как устроен вкус у человека – всё это очень интересно.

***

– Какие имена (не только писателей) значимы для Вас? Кто особенно повлиял на ваше творчество?

– Я отовсюду полезное тащу, без фанаберии. Лесков повлиял. Бабель и Шкловский. Юрий Казаков – это точно. Я раньше думал, что повлиял Битов и Паустовский, а сейчас сунул нос – и думаю, как же это Битов (к примеру) повлиял: я читать это сейчас не могу. Загадка. Потом много всяких моих друзей повлияло – это такие люди, что крепко приверчены к жизни и обладали очень точным и образным языком. Тот мужик, что Плюшкина метко охарактеризовал, мог бы у них чему-нибудь поучиться. Но тут можно сколько угодно тасовать эти влияния, а проку нет – это ничего не объясняет. Вот Пруст повлиял на меня одним абзацем, а дальше этого абзаца я в чтении его романов и не продвинулся. Зато толстый том «Истории КПСС» я проштудировал в школе – с подчёркиваниями и закладками, до сих пор чуть не наизусть помню, а повлиял ли он на меня, до сих пор не знаю.

– Что Вам нравится у Бабеля?

– «Конармия» прежде всего. А вот «Одесские рассказы» я люблю очень избирательно – уважаю, скорее. Вот, кстати:





КАК ЭТО ДЕЛАЛОСЬ В СТОКГОЛЬМЕ

Тем, у кого в душе ещё не настала осень, и у кого ещё не запотели контактные линзы, я расскажу о городе Стокгольме, который по весне покрывается серым туманом, похожим на исподнее торговки сушёной рыбой, о городе, где островерхие крыши колют низкое небо, и где живёт самый обычный фартовый человек Свантесон.

Однажды Свантесон вынул из почтового ящика письмо, похожее на унылый привет шведского военкома. «Многоуважаемый господин Свантесон!», писал ему неизвестный человек по фамилии Карлсон. – «Будьте настолько любезны положить под бочку с дождевой водой…». Много чего ещё было написано в этом письме, да только главное было сказано в самом начале.

Похожий на очковую змею Свантесон тут же написал ответ: «Милый Карлсон. Если бы ты был идиот, то я бы написал тебе как идиоту. Но я не знаю тебя за такого, и вовсе не уверен, что ты существуешь. Ты верно представляешься мальчиком, но мне это надо? Положа руку на сердце, я устал переживать все эти неприятности, отработав всю жизнь как последний стокгольмский биндюжник. И что я имею? Только геморрой, прохудившуюся крышу и какие-то дурацкие письма в почтовом ящике».

На следующий день в дом Свантесона явился сам Карлсон. Это был маленький толстый и самоуверенный человечек, за спиной у которого стоял упитанный громила в котелке. Громилу звали Филле, что для города Стогкольма в общем-то было обычно.

– Где отец, – спросил Карлсон у мальчика, открывшего ему дверь. – В заводе?

– Да, на нашем самом шведском заводе, – испуганно сообщил Малыш, оставшийся один дома.

– Отчего я не нашёл ничего под бочкой с дождевой водой? – спросил Карлсон.

– У нас нет бочки, – угрюмо ответил Малыш.

В этот момент в дверях показался укуренный в дым громила Рулле.

– Прости меня, я опоздал, – закричал он, замахал руками, затопал радостно и пальнул не глядя из шпалера.

Пули вылетели из ствола как китайская саранча и медленно воткнулись Малышу в живот. Несчастный Малыш умер не сразу, но когда, наконец, из него вытащили двенадцать клистирных трубок и выдернули двенадцать электродов, он превратился в ангела, готового для погребения.

– Господа и дамы! – так начал свою речь Карлсон над могилой Малыша. Эту речь слышали все – и старуха Фрекенбок, и её сестра, хромая Фрида, и дядя Юлик, известный шахермахер.

– Господа и дамы! – сказал Карлсон и подбоченился. – Вы пришли отдать последний долг Малышу, честному и печальному мальчику. Но что видел он в своей унылой жизни, в которой не нашлось места даже собаке? Что светило ему в жизни? Только будущая вдова его старшего брата, похожая на тухлое солнце северных стран. Он ничего не видел. Кроме пары пустяков – никчемный фантазёр, одинокий шалун и печальный врун. За что погиб он? Разумеется, за всех нас. Теперь шведская семья покойного больше не будет наливаться стыдом, как невеста в брачную ночь, в тот печальный момент, когда пожарные с медными головами снимают Малыша с крыши. Теперь старуха Фрекенбок может, наконец, выйти замуж и провести со своим мужем остаток своих небогатых дней, пусть живёт она сто лет – ведь халабуда Малыша освободилась. Папаша Свантесон, я плачу за вашим покойником, как за родным братом, мы могли с ним подружиться, и он так славно бы пролезал в открытые стокгольмские форточки… Но теперь вы получите социальное пособие, и оно зашелестит бумагами и застрекочет радостным стуком кассовой машины… Филле, Рулле, зарывайте!

И земля застучала в холодное дерево как в бубен.

Стоял месяц май, и шведские парни волокли девушек за ограды могил, шлепки и поцелуи раздавались со всех углов кладбища. Некоторым даже доставались две-три девки, а какой-то студентке целых три парня. Но такая уж жизнь в этой Швеции – шумная, словно драка на майдане.

 

***

– Кто, по-вашему, лучшие современные русские прозаики; поэты?

– Кому поп нравится, кому попадья, а кому – попова дочка. В любом случае, чужие слова тут не помогут. Это как произнести вслух вчерашний пароль, что уже сменили – получится пустой набор звуков.

– Нравятся ли Вам книги Владимира Шарова?

– Да. Мне Шаров очень нравится, другое дело, что я бы не стал его рекламировать как общедоступное чтение. Я могу понять хороших умных людей, что книги Шарова не принимают. Я как-то (при нём) выразился, что я могу себе представить в постапокалиптическом мире секту, что будет странствовать по земле и исповедовать его книги, будто некие духовенные свыше тексты. То есть он такой писатель для внутреннего круга – так мне кажется.

– Как вы относитесь к творчеству Юрия Германа, особенно к трилогии про Устименко?

– Писателя Юрия Германа я очень люблю, и к его саге (так сказать) о докторе Устименко я отношусь очень уважительно. Как я понимаю, имеется в виду «Дело, которому ты служишь», «Дорогой мой человек», «Я отвечаю за всё». Причём я в юности особенно любил третью часть, она написана, кажется в 1965, и уже в моё время казалась непростительно вольной, касающейся тех тем, о которых говорить было не принято. Сейчас, глядя из 2010 года в 1965 легко упрекнуть Германа в некотором эстетическом компромиссе, но я уверяю, что в 1980 это было очень резко. Впрочем, трилогия эта – очень добротно написана, безо всяких скидок на время. Герман вообще очень зоркий писатель.

– А вы не представляли себе встречу с писателями прошлого. Вот с кем бы вы хотели поговорить, кого о чём спросить?

– Парадоксально, но я не очень хотел бы их спрашивать. Я бы хотел зайти ко многим писателям прошлого и рассказать, что произошло в будущем. Может быть, они что-то сказали бы мне, я бы услышал их мнения по поводу нового знания, а может, и нет.

Но я хотел бы скорее рассказать, чем спросить. Этих писателей довольно много – наверное, десятка два. Впрочем, если бы я начал ходить в гости, то вряд ли бы остановился.

Гости – они так затягивают.

Извините, если кого обидел

 

Subscribe

  • Post a new comment

    Error

    default userpic

    Your IP address will be recorded 

    When you submit the form an invisible reCAPTCHA check will be performed.
    You must follow the Privacy Policy and Google Terms of use.
  • 31 comments