- Вы знаете, я об этом немного думаю. Я не большой специалист в международном праве, да и в особенностях усыновления понимаю мало.
Но я, пользуясь вашей анонимностью, притворюсь, что вам интересно не то, что я взволнован или нет, а какие-то глубинные вопросы.
Так вот, я считаю, что мы живём при Четвёртом Риме.
И вопрос о правовых или неправовых установлениях теряет смысл – причём во всех странах.
Новое Время, время иллюзий, что были посеяны энциклопедистами и Феликой революцией кончилось.
Всякий народ Старого Света понимает, что жизнь опровергла старца Филофея – к худу или к добру.
Я как-то писал длинный текст про то, как по январскому хрусткому снегу 1510 года едут во Псков московские дьяки. Вечевому колоколу отбивают топорами уши – потому что не быть во Пскове вечу, не быть и колоколу. Полвека уже застраивается по новой Константинополь, и постепенно, как тускнеет старое серебро, теряет своё имя.
И вот, сидя во Пскове, в холодном мраке кельи Спасо-Елизаровского монастыря пишет старец Филофей письма Василию III.
Бормочет старец Филофей, голос его в этих письмах негромок, потому что он говорит с царём. Но с каждым годом слова его звучат всё громче: «Церковь древнего Рима пала вследствие принятия аполлинариевой ереси. Двери Церкви Второго Рима - Константинополя рассекли агаряне. Сия же Соборная и Апостольская Церковь Нового Рима - державного твоего Царства, своею христианскою верою, во всех концах вселенной, во всей поднебесной, паче солнца светится. И да знает твоя держава, благочестивый Царь, что все царства православной христианской веры сошлись в одном твоем Царстве, един ты во всей поднебесной христианский Царь».
Филофей родился тогда, когда судьба Второго Рима решилась – и уходил тогда, когда Третий Рим ещё не воссиял среди снегов, санного скрипа и спелой ржи в полуденный зной.
«Блюди и внемли, - благочестивый царь, что все христианские царства сошлись в твое единое, ибо два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быть. Уже твое христианское царство иным не останется».
Эту фразу, как заклятие повторяют потом пятьсот лет, и вот, наконец, она теряет свою правду.
Бысти Четвёртому Риму. Вот он простирается прямо за женщиной с факелом, что стоит на крохотном острове в конце океана. Вот он - во множестве лиц, вот он – с легионами по всему миру, огромная большая империя.
И я, один из варваров, сидящих в болотах и лесах, в горах и долинах по краю этого мира. Иногда варвары заманивают римлян на Каталаунские поля и начинается потеха – и тогда не сразу ясно, кто победил. Чаще, правда, легионы огнём и мечом устанавливают порядок. И тут – происходит самое интересное: обучение истории. Мы знаем, что все империи смертны. Так же понятно, часто гомеостаз мира сопротивляется полному контролю – что-то ломается в контролирующей машине, и вот она катится колёсами по Аппиевой дороге, и остаётся списывать неудачу на свинцовые трубы и Ромула Августула.
Мы, шурша страницами умирающих книг, пытаемся сравнить себя – то с объевшимися мухоморов берсерками, то с теми римлянами, что пережили свой Рим, и недоумённо разглядывают следы былого величия.
Первая роль оптимистичнее, вторая – реалистичнее.
Варвары не лучше римлян.
Частные лица, упромыслившие подчинённых Квентилия Вара в Тевтобургском лесу, оказываются при своём праве – не римском. Или бывшие римляне лелеют в себе гордое восхищение своим имперским языком.
Все на месте, все при деле.
Сейчас мир начал скрипеть, как старинный корабль, поворачивающий обратно. Никого не удивляет, что троны наследуются в республиках. Скрежет корпуса, потусторонние звуки заставляют нас насторожиться.
Третий мир – Третий Рим. Подстать Риму Четвёртому и новый мир – с новыми правилами. Я в нём – за границами империи, среди сарматов. Это и определяет восприятие любых законов.
Ничьи не лучше.
И, чтобы два раза не вставать, скажу вот что: я не люблю людей – что-то в их склоках есть, что неподвластно уму и напоминает лесть неизвестно кому.
Если за этим следуют иные вопросы, так я упрежу их: вождей скифских племён я не привечаю так же, как и императоров. Но пуще всего я не люблю их подданных, мерзких говорунов, плодящих безсмыслы ради психотерапевтического выговаривания – с обоих сторон, во всех спорах разных племён, во всех народах и весях.
Я каждый день слышу их вскрики ужаса, а мир и вправду ужасен – кто спорит.
Но я не протестую против этого говорения, что мне, мизантропу до него.
Любви в мире мало, и что ж я буду её уменьшать своими словами.
Извините, если кого обидел