ЕМУ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ
Он любил эту закрытую частную школу больше чем дом. В доме всё было неладно после того, как родители погибли. И школа заменила ему родителей.
Сначала ему говорили, что они погибли в автокатастрофе. Он придумал картину происшествия сам, исходя из звука самого слова. Слово «автокатастрофа» было длинное, оно шелестело и распадалось медленно, каталось на языке точь-в-точь как «Вольво» отца - там на северной дороге, когда отец попал в туман.
Но потом, когда он подрос, ему открыли страшную тайну – родители полезли его спасать. Ещё совсем ребёнком Малыш забрался на крышу, и родители, увидев пятно его рубашки, полезли за ним.
Старая железная лестница не выдержала, и папа с мамой упали в мрачное пространство двора.
Малыш тоже упал – но только на верхний балкон. Боль удара вытеснила из сознания все обстоятельства этой трагедии, и, как Малыш не пытался, вспомнить он ничего не мог.
С тех пор ему иногда казалось, что призраки его родителей должны ему помогать. Но никто ему не помогал, и даже никто не являлся во снах.
А ведь он надеялся на то, что отец когда-нибудь сгустится из солнечного света и облаков за окном.
Малыш жил теперь один, вернее, он жил с дядюшкой Юлиусом, переехавшего в их дом. Фрекен Бок давно вышла за него, и теперь они вместе пили коньяк по утрам.
В доме всё было покрыто тонким слоем пыли, везде был запах тлена и разрушения.
А в школе, хоть там и был беспорядок, всюду царила жизнь.
Малыш прижился в школе, и никогда не хотел уезжать из пансиона на каникулы.
Дядя Юлиус глядел мимо него, нос его был похож на фиолетовую картофелину.
– Это всё от того, что ты упал тогда с крыши… Если бы твоя бедная мама…
Это он говорил напрасно. В этот момент в Малыше просыпалась огромная крыса-ненависть, что скребла лапками по его сердцу.
От этого чесался и горел шрам на виске, уже давно стёршийся, едва видимый.
Он с отличием окончил следующий класс, и директор школы подарил ему волшебную палочку – игрушечную, зато с лампочкой.
Ехать к дядюшке Юлиусу не хотелось, и он задержался в пансионе на несколько дней.
В последний вечер он стал с тоской смотреть в окно и вдруг заметил, как чернота ночи сгустилась вокруг него.
- папа?
– Я Карлсон, – сказала бездонная свистящая чернота. – Я Карлсон, живущий на Крыше. Моё имя обычно не упоминается, потому что я – это и есть ночной город, я – его дыхание, и тревога. Я темнота и вой полицейских сирен. Я – та кровь, что смывают дворники поутру.
Верь мне, ибо я – твой отец.
– Но мой папа…
– Нет, – сказала чернота. – Я твой отец. Всё было совсем иначе. Тот человек хотел убить твою мать, когда она тайком отправлялась ко мне. Он выследил её и столкнул с пожарной лестницы. Он хотел убить тебя, но я успел раньше. Верь мне, ибо я – Карлсон, живущий на крыше.
Возьми палочку – ту, что дали тебе в школе… Каким она светится огнём?
– Голубым.
– Так не годится. Потри её. А теперь?
– Теперь – красным.
– Отлично. Теперь ты знаешь, что если хорошо потереть любой предмет, он никогда не будет прежним. Я научу тебя всему, – шептал голос.
И жизнь действительно переставала быть прежней.
Вскоре Малыш вернулся в свою школу и учился всё так же прилежно. Только теперь он иначе относился к ночной темноте.
Слово «автокатастрофа» потеряла для него страшный смысл, и теперь всё, кроме его тайны, казалось ему не стоящим внимания.
Он легко мирился с существованием дядюшки Юлиуса. С существованием всего этого мира – ведь мир был у него в кулаке.
Но вот дядюшка Юлиус не смирился с этими изменениями.
Когда Малыш снова приехал к нему, он усадил его за стол.
- Послушай, Малыш. Нам нужно серьёзно поговорить. Раньше я не говорил тебе, но всё это выдумки – мир вовсе не разноцветен. Он состоит из чёрного и белого. Он даже не состоит из оттенков серого – в нём есть только светлое и тёмное, чёрное и белое. И тебе предстоит выбрать одну из сторон.
- А в чём разница? – спросил Малыш.
- Да собственно, ни в чём. На одной стороне есть печеньки, а на другой их нет.
- Это мотив.
- Да, но на другой стороне есть фрикадельки. У одних – сэндвичи, у других – клизмы. На одной стороне блондинки, а на другой – брюнетки. Но с тех пор, как изобрели краску для волос, это различие пропало. Вот и всё… Ах, да. У одной стороны мечи голубого цвета, а у другой – красные.
- А какие лучше?
- Не помню. Да и как один цвет может быть лучше другого? Но выбирать нужно.
- Зачем?
- Так повелось. Но ты не бойся, и там, и там у тебя найдутся соратники, что быстро убедят тебя, что твой выбор единственно правильный. Наденешь белое, так будет вокруг белая магия, будешь вышучивать своих врагов и разбираться в сортах зелёного чая. Ну а коли наоборот, так нет худа без добра – будешь зарабатывать чорной магией, поставишь в прихожей пару чучел друзей, и перейдёшь на суп из мандрагоры. Будешь ходить в чорном. Чорный – цвет хороший, немаркий.
Время тянулось как леденец.
Но то и дело у Малыша снова горел и чесался шрам.
Он окончил школу и никому не раскрыл свою тайну.
Отец являлся ему время от времени. Теперь Карлсон постепенно обретал человеческие черты. Было немного неприятно смотреть на его шишковатую голову без носа, но Малыш справился с отвращением. Ведь это был его отец.
Он попробовал курить. Карлсон этого не одобрил
И вот ему исполнился двадцать один год.
Было время совершеннолетия, которое ничего не изменило в его жизни.
Малыш пришёл с вечеринки домой. Его ждала бессонная ночь и костёр из спичек в пепельнице. Он грел руки на этом костре. Вдруг их темноты протянулись другие иззябшие руки – руки отца.
Теперь он выглядел почти как человек, только носа у него не было. Да и, по сути, не было вовсе лица.
- Мне надо, чтобы ты мне многое объяснил. Я никому так не верю, как тебе. Мне сейчас очень хреново! Мне опять нужно делать выбор.
- В чём выбор?
- Цвета, - ответил Малыш. - Меня уже несколько раз вызывали в Министерство. Они говорят, что мне, наконец, нужно принять чью-то сторону – светлых или тёмных.
- А сам-то ты что хочешь?
- Не знаю. Тёмные мне не нравились с самого начала, но как только я всмотрелся в светлых, оказалось, что они ровно такие же. Но с тёмных какой спрос, а вот светлые, как я думал, должны быть лучше. Но они не лучше!
Голос Малыша задрожал от обиды.
- А ты чего ждал? Всё дело в том, кто убедительнее рассказывает. Ты немного подрастёшь и послушаешь, как рассказывают о разводе твои друзья – отдельно жёны и отдельно мужья. И вопросы в Министерстве Правды, которое у нас зачем-то называют Министерством Магии, по сравнению с этим покажутся тебе кристально ясными и непротиворечивыми. Но это не важно – перед тобойкуда большая большая опасность: будучи ведомым страхом перед теми и другими говорить не то, что ты хочешь, а то, за что общество погладит тебя по голове, то, чем ты мог понравиться. Представляешь, как будет обидно, если всё равно не понравишься? Это не пустяки, не житейское-то дело! Нет, говорить нужно то, что ты считаешь нужным, сынок, и если надо написать это хоть на заборе.
- Но ведь тогда меня кто-нибудь разлюбит. На всех, впрочем, мне наплевать, но вот Гунила…
- Тем хуже для Гунилы… Вернее, тем хуже для тебя. Но поверь мёртвому отцу, а своим мёртвым отцам верят все герои, никаких присяг на корпоративную верность приносить не надо, и уж следовать им - тем более. Нужно говорить во всяком месте то, что рвётся у тебя из души.
- Да откуда ж я знаю, что у меня рвётся? – Малыш чуть не заплакал.
- А это уж твоё дело. Ты только пойми, что очень обидно будет узнать, что цвет этих светящихся палочек был неважен, а жизнь прошла в дурацких спорах – что лучше: красный или голубой. Ты будешь старый и больной, а всего-то утешения тебе будет, то, что ты никого не обидел.
- Но что выбрать-то? Красный или голубой?
– Тише, – сказала чернота на месте лица, – нас тут много.
Малыш обернулся и увидел, что комната наполнилась странными молчаливыми гостями. Одни были в белых скафандрах, другие в серых плащах.
– Они живы? – спросил он.
– Не знаю, – ответил Карлсон, – Я могу показать только тех, кого убили раньше меня. Вот его, и этого, и этого.
– А ты? – спросил Малыш.
– Ну ты же знаешь.
– Я тоже хотел бы быть рядом. Я понимаю, что печеньки – это глупости.
– Не надо.
– А что надо?
– Жить.
– Да. А как?
– Сколько тебе лет? – спросил Карлсон.
– Двадцать один.
– А мне двадцать. Как я могу советовать?
Извините, если кого обидел