Дело в том, что только что опубликовали письмо писателя Гольдштейна к критику Кузьминскому. Критик неодобрительно отозвался о романе писателя, и вот уже неизлечимый писатель сообщал критику, что тот неправ. Письмо это затерялось много лет назад, и теперь уже выплыло в виде открытого письма.
Ужасно тягостное осталось у меня впечатление от него, да и разговор о мёртвых всегда выходит невесёлый.
Я как-то видел Гольдштейна в Тель-Авиве, и говорил с ним.
Это было лет пятнадцать назад, и в то время Гольдштейн, я думаю, ещё не был болен раком, но говорил он очень тихо, будто сильно уставший человек.
Я слушал его, и думал про себя: вот писатель, что честно отдаёт всего себя литературе, а то, что он пишет - я читать не могу. (Я много его читал по служебной обязанности, когда работал в одном книжном приложении к крупной газете).
Читать я это не мог не оттого, что это было как-то коряво написано, а оттого, что это мне казалось таким изводом "литературы повышенной духовности", которым все начали заниматься после прочтения ксерокопии романа Владимира Набокова "Дар". Будь Гольдштейн жив и продолжил писать, то в кадровой позиции "утончённая литература повышенной духовности" был бы не только Шишкин, а ещё и он.
Тут должна следовать скорбная фигура умолчания - когда человек умирает от рака, его неприлично ругать в обществе.
Однако, единственное, что можно сделать в качестве настоящего уважения к мёртвому писателю, так это говорить о его тексте без скидок на болезнь и преждевременную смерть.
Ума не приложу, зачем это письмо сейчас перепечатано, а не доставлено адресату втихую - там писатель подставляется и стилем, и содержанием.
Мёртвый писатель пишет ужасно, но казус с этим письмом оказался очень для меня полезен. Первая - этот ужасный стиль, с долгими периодами, обременённый придаточными, и паспортами учёности: "Ошибочно, далее, полагать, будто литература — если это действительно литература — пишется для читателя. Читатель отнюдь не ниспослан ей в качестве цели и вожделенного, у фиванских врат, собеседника, ему разве что дозволяется поживиться плодами её; так плавающие-путешествующие применились в конце-то концов к абстрактной в своём солнечном эстетизме доктрине торуньского астронома".
Зачем "Ошибочно, далее, полагать, будто" - это хорошо если платят построчно, но зачем этот усложнённый язык в частном, частном, частном письме?
Зачем тут про фиванские врата? Для подтверждения мультикультурности? Торунь - это город, кочевавший из Польши в Пруссию и обратно несколько раз и известный тем, что в нём родился Коперник. То есть, торуньский астроном - это Коперник, Коперник постулировал гелиоцентрическую систему, и из этого производится солнечный эстетизм. Ну хорошо, гелиеоцентрическая доктрина-система абстрактна (впрочем, почему - абстрактна? И почему именно в солнечном эстетизме?). И как применились ей плавающие-путешествующие? Это ведь очень сложный вопрос - если речь идёт о навигации, конечно. Не сказать, что до Коперника не было навигации по небесным светилам. То ли читатель хочет поживиться плодами навигации, то ли литература - читателем.
В общем, Аркадий, не говори красиво.
Но главной проблемой становится смысл этого абзаца - если "Литература пишется не для читателя", если это акт общения с высшими силами, то отчего писать критику непонятное письмо. Акт общения с Богом свершился, ему никто не мог помешать, к чему упрёки сторонних лиц в непонимании?
Я учился в Литературном институте и вынес оттуда три фразы (это довольно много, некоторые не вынесли и этого). Одна из них была о том, что писатель не имеет права оправдываться и "дообъяснять" свои тексты. Это очень мудрое правило - в таких случаях писатель всегда выглядит комично и жалко. Любой писатель и всегда.
Меж тем длинные периоды типа - "Высказывания Ваши, а Вы давно и твердо держите свою линию, коробят меня пренебрежительным отношением к прозе, впрягшейся в обновление поэтических форм, наиважнейшую в речи работу, без которой литература «не излучает» и только лишь корчит посмертные бодрые рожи с серийных обложек — полюбуйтесь-ка на фаюмский портрет. Речевым промыслом свершается путь в незаказанном направлении, для пущей торжественности именуемый литературною эволюцией, и огорчительны нападки на слово, отовсюду теснимое — ладно бы рынком, монстру по штату положено выглодать скучную плоть несогласных, но теми, с кого бы полфразочки в одобренье защиты…" - удивительно беззащитны. Они будто бы страшный сон Годунова-Чердынцева, который пишет критику Мортусу оправдательное письмо.
Ума не приложу, зачем это письмо сейчас перепечатано, а не доставлено адресату втихую - там писатель подставляется и стилем, и содержанием.
Мёртвый писатель пишет ужасно, но казус с этим письмом оказался очень для меня полезен. Первая - этот ужасный стиль, с долгими периодами, обременённый придаточными, и паспортами учёности: "Ошибочно, далее, полагать, будто литература — если это действительно литература — пишется для читателя. Читатель отнюдь не ниспослан ей в качестве цели и вожделенного, у фиванских врат, собеседника, ему разве что дозволяется поживиться плодами её; так плавающие-путешествующие применились в конце-то концов к абстрактной в своём солнечном эстетизме доктрине торуньского астронома".
Зачем "Ошибочно, далее, полагать, будто" - это хорошо если платят построчно, но зачем этот усложнённый язык в частном, частном, частном письме?
Зачем тут про фиванские врата? Для подтверждения мультикультурности? Торунь - это город, кочевавший из Польши в Пруссию и обратно несколько раз и известный тем, что в нём родился Коперник. То есть, торуньский астроном - это Коперник, Коперник постулировал гелиоцентрическую систему, и из этого производится солнечный эстетизм. Ну хорошо, гелиеоцентрическая доктрина-система абстрактна (впрочем, почему - абстрактна? И почему именно в солнечном эстетизме?). И как применились ей плавающие-путешествующие? Это ведь очень сложный вопрос - если речь идёт о навигации, конечно. Не сказать, что до Коперника не было навигации по небесным светилам. То ли читатель хочет поживиться плодами навигации, то ли литература - читателем.
В общем, Аркадий, не говори красиво.
Но главной проблемой становится смысл этого абзаца - если "Литература пишется не для читателя", если это акт общения с высшими силами, то отчего писать критику непонятное письмо. Акт общения с Богом свершился, ему никто не мог помешать, к чему упрёки сторонних лиц в непонимании?
Я учился в Литературном институте и вынес оттуда три фразы (это довольно много, некоторые не вынесли и этого). Одна из них была о том, что писатель не имеет права оправдываться и "дообъяснять" свои тексты. Это очень мудрое правило - в таких случаях писатель всегда выглядит комично и жалко. Любой писатель и всегда.
Меж тем длинные периоды типа - "Высказывания Ваши, а Вы давно и твердо держите свою линию, коробят меня пренебрежительным отношением к прозе, впрягшейся в обновление поэтических форм, наиважнейшую в речи работу, без которой литература «не излучает» и только лишь корчит посмертные бодрые рожи с серийных обложек — полюбуйтесь-ка на фаюмский портрет. Речевым промыслом свершается путь в незаказанном направлении, для пущей торжественности именуемый литературною эволюцией, и огорчительны нападки на слово, отовсюду теснимое — ладно бы рынком, монстру по штату положено выглодать скучную плоть несогласных, но теми, с кого бы полфразочки в одобренье защиты…" - удивительно беззащитны. Они будто бы страшный сон Годунова-Чердынцева, который пишет критику Мортусу оправдательное письмо.
Но, если и так, то в письме взят чрезвычайно неудачный тон. Именно тот тон искусственной интеллектуальности, что был ужасен в прозе.
Конечно, любые творческие декларации имеют право на существование - но тут не декларация, а что-то бессвязное, очень ранимое, искусственное, личное.
Как ни крути, будь я близким мёртвому писателю человеком, бы не стал этого печатать ныне.
Однако мне, сидящему посреди ночной Москвы, этот безжалостный к своему автору текст оказался очень полезен.
Жизнь жестока, литература трансформируется, стили трещат и ломаются как лёд.
Время смывает книги и их авторов.
Ты поминутно понимаешь, что мир равнодушен к твоим буквам.
Надо смотреть на это с отчаянным спокойствием, без жалоб.
Извините, если кого обидел
Конечно, любые творческие декларации имеют право на существование - но тут не декларация, а что-то бессвязное, очень ранимое, искусственное, личное.
Как ни крути, будь я близким мёртвому писателю человеком, бы не стал этого печатать ныне.
Однако мне, сидящему посреди ночной Москвы, этот безжалостный к своему автору текст оказался очень полезен.
Жизнь жестока, литература трансформируется, стили трещат и ломаются как лёд.
Время смывает книги и их авторов.
Ты поминутно понимаешь, что мир равнодушен к твоим буквам.
Надо смотреть на это с отчаянным спокойствием, без жалоб.
Извините, если кого обидел