Я там был, и помнил, что такие вещи я видел много лет назад. Тогда я освобождал из империалистических застенков курчавую американку Анжелу Девис. Мне такая преемственность не понравилась. Но закон есть закон, и если всё-таки выпустили, значит выпустили.
И вот теперь она говорила о смерти.
Это довольно тяжело - слушать, как говорит о смерти некрасивая девушка неуверенных форм, с серой кожей человека, живущего в подземелье. Воспевать смерть хорошо красивым пассионарным женщинам, им хорошо кричать "Патриа о муэрте!" с трибун - если они, конечно, знают иностранные языки.
Проповедь не произвела меня никакого впечатления, потому что я в этот момент вспоминал роман, где Хемингуэй тоже вглядывался в лицо собеседника и про себя бормотал о человеке, отмеченном печатью смерти: "Хочешь одурачить меня своей чахоткой, шулер. Я видел батальон на пыльной дороге, и каждый третий был обречён на смерть или на то, что хуже смерти, и не было на их лицах никаких печатей, а только пыль. Слышишь, ты, со своей печатью, ты, шулер, наживающийся на своей смерти. А сейчас ты хочешь меня одурачить. Не одурачивай, да не одурачен будешь".
Это одурачивание происходит быстро, не без помощи друзей и не без помощи инертного общественного мнения.
Люди играют в политику по принципу "Кто не против нас, тот с нами". Тогда имена скакали из "Лимонки" в "Завтра", от эстетских глянцевых журналов к дурно напечатанным на гектографе и криво сшитым изданиям.