- Один? - спросил я.
Бестактный я. Может, выдают по количеству членов семьи.
В министерствах было организовано дежурство. Печальным дежурным было наказано ни во что не вмешиваться и сидеть тихо, даже если будут бить министерские стекла. Москвичи запасались хлебом и придвигали платяные шкафы к окнам.
Но я-то, я! Я ничего этого не знал! Я был полон ленинградских мыслей и забот, а самым большим моим впечатлением было то, что жители города на Неве так обрадовались моему отъезду, что отменили талоны на сахар и чай. Но время шло. Приближалось Прощеное Воскресенье.
Отшумел День Советской Армии, но измученных рядовых и похмельных офицеров никуда не отпустили. Город был полон войсками всех разновидностей.
Итак, наступило воскресенье. Переулки за моим домом были набиты внутренними войсками. Милиционеры выглядывали из-за прозрачных щитов. Пожарные махались брандспойтами. Все ждали чего-то. Для того, чтобы проходить через оцепление я купил батон за 25 копеек. Помахивая им, я, провожаемый голодными взглядами солдат, прогуливался по улице.
Уличные сборища оказались вполне демократическими, и обошлось без драки. Скоро заморосил дождик, и стало вовсе противно. Люди, привыкшие, что в нашем богоспасаемом отечестве все катаклизмы происходят исключительно при дурной погоде, насторожились, но русского бунта, бессмысленного и беспощадного как-то не получилось, и все разошлись.
Голова моя побаливала, во-первых потому, что пришлось прослушать весь митинг, сидя у себя на кухне. Митинг, бывший у меня под окнами, на Зубовской площади, озвучивали огромными динамиками, укреплёнными на автомобильных кранах. Речи Гдляна, Афанасьева, а равно и других народных депутатов рикошетировали от стен близстоящих зданий. Пришлось запить Гдляна крепким кофе и перекурить.
Во-вторых, голова болела от перемены погоды. Наконец, мне всё надоело, и я пошёл в церковь Николы Обыденного. Так и прошёл день Несостоявшегося Государственного Переворота.
