Сзади сидит Геворг Погосович Казанджан, собирает свои бумажки. Увольняется Геворг Погосович, увольняется... Снял сливки и бежит. Как крыса с тонущего корабля. Впрочем, он на крысу мало похож... Да...
Вот подошёл Голубов и говорит:
- Что, мемуары пишешь?
- Пишу, - говорю, - пишу. А что ещё делать?
Что, скажите, ещё делать, когда старое сменяется ещё худшим? Когда на смену упорядоченной эпохе приходит разгон и развал? Так говорю я, молодой учёный, стучащий на пишущей машинке в опустевшем здании Гнивца. Уволился тот, уволился этот. Женя, однокурсник мой Женя Смирнов может быть исчез из жизни нашей навсегда, и никогда не увижу я его. Увольняется Елена Васильевна Сасорова... По коридору бегает кэфэмене Толик Фрад-ков и подписывает заявление. Ашавского и след простыл...
Один Захаров не уволился, да и то потому, что его на работе нету.
Э-эхх!
В общем, разгоняют нас. Да мы и сами развалимся.
А в час перед концом, что делать?
Да, да, тысячу раз вы правы: одарённый человек пишет мемуары, записки какие-нибудь, в конце концов... Я - бред пишу. Потому что скромен. Куда мне.
Я вот недавно хотел проводить домой знакомую даму, а она забоялась чего-то.
- Ну, - это я говорю. - Неужели я похож на насильника?
А она поглядела так оценивающе, осмотрела с головы до ног, и говорит:
- Нет, не похож.
Зараза!
Ну что ещё сказать? Про себя? А мне всё равно - я как старый ЗК - мне хужее не будет. Да...
Уйду из Гнивца, да не в вонючий ядерный институт, куда предлагает мне Каракин, а в Пушкино-Ашукино, на звероферму, к Диминым песцам под лапу. Буду жить-поживать и строить себе дом-пятистенку. А в среду женюсь, и будут у меня дети.
Старший - мальчик. Приведу его в зоопарк и покажу издали здание Института Физики Зем-ли.
- Смотри, - скажу я ему. - Я не стал там ничем, а на нашем скотном дворе стал всем.
И он мне ответит:
- Я пойду твоей дорогой, папа.
