- А вот к вопросу "о предложениях женщин". Женщины не могут прямо, это великая мука и стыд. А вот как у вас, мужчин? Тоже сердце выпрыгивает?
- Я думаю, что в мегаполисах это деление не на мужчин и женщин, а именно что на тех, у кого это великая мука и стыд, и у кого - стакан воды (Конечно, есть и промежуточные стадии). У мужчин тоже страх показаться смешным, оказаться ни к месту, быть негодным товаром и всё такое прочее.
Потом со временем понимаешь, что есть нежность и есть страсть - и второе встречается куда чаще первого
- А с возрастом нежность выходит на первое место, потому что её начинает катастрофически не хватать.
- С возрастом начинает не хватать буквально всего.
- А святые (живые) Вам встречались? Кого вообще Вы бы назвали святыми (не церковно)?
- Ничего не понял. В каком смысле "живые святые" Праведники, что ли? Праведников видал. А вещи и явления называю сообразно словарю русского языка.
- Помните вопрос про подлых приятелей? В конце Вашего ответа (спасибо) - "сейчас стал жестче". Жестче - менее лицемернее?
- "Лицемерие" тут не очень удачное слово. Даль пишет: "Лицемерный поступок, притворный, облыжный, где зло скрывается под личиною добра, порок под видом добродетели; - человек, лицемер м. -мерка ж. ханжа, притворно набожный или добродетельный; корыстный льстец. Лицемерие, лицемерство ср. лицемерность ж. свойство, качество, состоянье лицемерного. Лицемерность этого поступка очевидна, лицемерная цель. Лицемерие этого ханжи известно, качество действий его. Лицемерство гнусный порок".
У меня мотивов для этого порока не было, а была чрезмерная терпимость, а ныне терпимости поубавилось. То есть, в моей жизни мало искушений такого рода - очень часто мы идём на компромисс, чтобы не потерять работу, чтобы нам что-то было, или там, чтобы нас куда-то повезли за так, показывая красивых живчиков на фоне красивых ландшафтов.
То есть, лицемерие - это свойство общественной жизни, а чрезмерная терпимость - свойство жизни частной. Вот, например, среди моих друзей были люди, говорившие о других чрезвычайно глупо и дурно, и мне бы следовало бы их одёрнуть - всё же сидим за одним столом, и проч., и проч. А я не одёргивал - ради внешней гармонии, ради того, что мы много лет уже вместе. А теперь, после некоторого количества потерь, появляется пролетарское бесстрашие. Нечего терять, кроме.
Хотя, как прижмёт, так поползёшь на коленях к какому тирану жизнь своих родных вымаливать - вот оно вам и лицемерие заложника. Будешь ненавидеть, а при том кланяться - гордо и быстро помереть могут только очень отчаянные и одинокие люди. А так - всяко бывает.
- Насколько Вы безжалостны к самому себе?
- Наедине - очень. А вот публичного самобичевания очень не люблю.
- А... это...почему не влились в финансовый поток девяностых? могли бы? не жалеете ли? как вы себя нашли в то смутное время?
- А я немного влился - как такой активный наблюдатель. Тогда я занимался преподаванием экономики, а потом сам учился ей - и в теории и на практике. Другое дело, что это скорее было такое исследование жизни, чем настоящая работа, дело жизни. Я тогда сделал довольно много разных важных для себя выводов, хотя можно было не упускать многих возможностей.
Но тут уж как писал Набоков: "Он ощутил самое пошлое: укол сожаления от упущенного случая".
- А был ли здесь такой вопрос, что Вам хотелось бы знать, кто его задал?
Я считаю, что это место такая специальная анонимная площадка. И главное в ней именно анонимность - то есть я отвечаю на вопросы, как будто они заданы мирозданием.
Ну, таким иногда кривоватым мирозданием, но никто не обещал, что оно мудро и правильно устроено. А так-то интересно бывает - но не здесь. Если тебе под дверь подусунут записку "Положите десять тысяч рублей под дождевую бочку во дворе" - сразу интересно становится.
- А что за история,после которой Вы передвигались лишь на костылях? Или это табу? Поиск по блогу результатов не дал.
- А это давно было - до Живого Журнала: "Жил я тогда особой жизнью: по дому ходил с одним костылём, на улице - с двумя, мочился по утрам два раза - один в банку, а второй в раковину и дёргал свой хрен сам, без чужой помощи.
Нет, сначала, как известно, лежал я в больнице. Лежал долго, привык. Всё смотрел на разных людей, которых меняли как блюда на званом обеде.
Рядом лежал олигофрен. Говорил он:
- Виталька, бля, завтра домой едет... Витальке, бля, костыли принесли...
Лопотал он громко и матерно, а иногда плакал. Плакал горько - выл в подушечку. Перед операцией ему рассказали, что нескольких больных режут одновременно, и он написал на своей ноге: "виталькина левая нога", чтобы не пришили по ошибке чужую - какого-нибудь негра, например.
Была у него девушка - маленькая и круглая, головкой похожая на маленькую луковку.
Брат приходил к нему, немногословный и более вменяемый.
Все они были нерасторжимы в своей похожести, тягостно было слушать их горловую речь, будто была передо мной пародия на нормальную семью, нормальную любовь, нормальные отношения. А пародия эта была яркой, с цветом, запахом, и струился мимо моей койки утробный матерный строй.
Был в этой палате бывший таксист, проработавший в такси шестнадцать лет, а потом просидевший двадцать семь месяцев в Бутырках по совершенно пустяковому - за какие-то приписки, за какие-то махинации начальства. А как-то весной он пошёл по улице и нёс авоську с тремя десятками яиц. Бывший таксист поскользнулся, но не разбил ни одного яйца. Правда, при этом он сломал руку.
Другой мой сосед - ухоженный старичок, был удивительно похож в профиль на французского президента Миттерана.
Соседи менялись, а я между тем говорил с теми и с этими.
- Ты вот как влетел? - учил я олигофрена жизни. - Двинул за водкой, перебегал в неположенном месте... Материшься всё время. Вот погляди, то ли дело я - трезвый, неторопливый, сбили на пешеходном переходе.
Заведующего отделением звали "оленеводом". Намекая на редкостное имя и отчество, видимо. На одном из обходов он представлял больных профессору.
- Демьянков, олигофрен - произнес оленевод.
- Чт-оо!? - возмутился Демьянков.
- Демьянков, военнослужащий, - не меняя тона исправил положение оленевод.
Чем-то моё существование напоминало день рождения, потому что постоянно, хотя и в разное время приходили друзья и несли - кто закусь, а кто запивку.
Пришёл армянский человек Геворг и спросил, не играем ли мы в карты.
- Да, - мрачно ухмыльнулся я. - По переписке.
Можно, конечно, делать из карт самолётики, но нет вероятности, что они прилетели бы в нужное место. Самолётики были сочтены излишеством.
Под вечер приходила правильная медсестра, оснащённая таблетками, шприцем и чувством юмора.
- Дам всё, кроме любви и водки, - говорила медсестра, перебирая в чашке таблетки.
А вот другая история - и всё про тоже. Ее мне рассказал друг, покачиваясь на краешке моей койки. В Симферополе началась новая война. Киевское правительство начало выяснять, кто здесь главный, и объявило войну преступности. С Западянщины прислали нового начальника милиции с замечательной фамилией Москаль. Как он там раньше существовал - непонятно.
Началась борьба с преступностью, заморозили приватизацию Южного берега. Четыре десятка депутатов Верховного Совета Крыма оказались в розыске. Один, самый главный мафиозный человек, был даже арестован - не ожидал от милиции такой наглости.
Всего этого наш приятель, лежащий в больнице после аварии, не знал. У него была амнезия, и вот он лежал чистенький и умытый, со всякими грузиками на ногах и руках, абсолютно ничего не помнящий.
В эту больницу положили одного недострелённого бандита. Те, кто его недострелил, решили завершить начатое, и просто кинули гранату в ту палату, где он лежал.
Недострелённый в этот момент куда-то вышел, и вместо него погибли врач и медсестра. После этого недострелённого положили прямо в палату к нашему приятелю.
И вот, завидев такое дело, приятель наш от ужаса пришёл в себя. Амнезия его прошла, и он, стуча по асфальту гипсом и гремя грузиками, уполз домой.
Вот так я и жил.
Текст этот похож на жидкость в колбе - от переписывания, как от переливания он частично испаряется, а частично насыщается воздухом, примесными газами, крохотной козявкой, упавшей на дно лабораторной посуды.
В больнице время текло справа налево, от двери к окну. Из двери появлялся обход, возникали из её проёма градусники и шприцы, таблетки и передвижная установка УВЧ с деревянными щупальцами, увитыми проводами.
Время становилось изотропным не сразу, постепенно вымывая старые привычки. Вот я и забыл, что можно спать на боку. Движение времени создавало ветер, уносящий планы на будущее. Всё покрывалось медленным слоем жидкого времени, его влажной патиной".
Извините, если кого обидел.
