По линии действия
катится паровоз чувств.
Сергей Эйзенштейн
Поутру мы собрались в одном из номеров, и я стал глядеть на девушек.
За завтраком это всегда оказывается лучшим видом, бодрит, и даёт заряд на весь долгий и утомительный день.
Солнце било сквозь пыльные портьеры, и жизнь казалось лишённой какого-то тяжёлого гнёта.
Путешествие нас как бы отпускало, и я начинал верить, что после смерти Толстого ожидало некое светлое воскресение.
Выглянуло нежаркое зимнее солнце, геометрия местности изменилась, и всё как-то повеселело вокруг.
Мы пробили стену и въехали в тот город, до которого так и не доехал Толстой.
Чаплыгин был свеж и весел. Я, правда, сразу же вспомнил о Циолковском и не без труда отогнал призрак глухого старца прочь.
Железная дорога - вот что спасает Россию.
На откосе Ранинбурга-Чаплыгина мы сфотографировались. Перед нами лежала местность сказочной красоты с тонкими стрелами железнодорожных путей.
Кажется, если бы Толстой не покинул бы спасительную утробу вагона и доехал бы сюда, всё могло окончиться иначе.
Русская литература навек обручена с путешествием. Она связана с дорогой так же, как связана история России с её географической протяжённостью. Одно определяет другое, и это другое, в свою очередь начинает определять первое.
Путь вечен, движение неостановимо.
Речь пойдёт, собственно, лишь об одной детали этого пути, но детали из самых важных, которую не назовешь собственно деталью.
Итак, всех спасает движитель, локомотив.
Короче говоря, паровоз.
Наш герой, похожий тогда на колёсный самовар, появился на свет в 1803 году. Англичанин Тревитик обессмертил своё имя, а город Лондон получил первую в мире железную дорогу.
У русских тогда были свои заботы. Оставалось ещё два года до того, как скажет Анна Павловна что-то о поместьях семьи Бонапарте, до Аустерлица оставалось два года. На полях Центральной Европы вскоре начнётся военное шевеление, окутываясь пороховым дымом, человечки в цветных мундирах поползут друг на друга, топча чужие посевы...
Время шло. Паровозы совершенствовались, и всё же один из них был снабжён задними ногами, отталкивавшимися от земли.
Знаменитая "Ракета" Стефенсона, похожая больше на пузатый бочонок появилась в тот год, когда Пушкин писал "Полтаву".
На коротком пути между Петербургом и Царским Селом движение открылось в год смерти Пушкина.
Итак, паровоз появился в России в 1837 - году этапном.
В год смены литературной эпохи.
Сначала он назывался пароходом - в знаменитом романсе Глинки. Романс написан на стихи Кукольника, найти которые можно только в нотных сборниках.
"Дым столбом - кипит дымится Пароход... Пестрота, разгул, волненье, ожиданье, нетерпенье... Православный веселится наш народ..."
Тут надо сказать, что спустя столетие текст, разумеется, был адаптирован и православность исчезла, но это предмет иного разговора.
Дорога была чугунной, впрочем, в поэзии она уже стала железной. Железная дорога, папаша в пальто на красной подкладке, Петр Андреевич Клейнмехель, душенька...
Конечно, Некрасов.
В этом многократно читанном стихотворении, затверженном со школы, есть одна забавная особенность. На первый взгляд это заурядный разговор в пути - о жизни, такой же, как разговоры о жизни поэтов с книгопродавцами, некими гражданами и фининспекторами.
Однако личности одного из собеседников, а именно - генерала в пальто на красной подкладке особенна тем, что был он "и в Риме, видел Святого Стефана, две ночи по Коллизею бродил...".
У внимательного читателя этот пассаж вызывает восхищение чувствительными русскими генералами: ну одну ночь, быть может, подшофе, но две...
Впрочем, это взгляд из двадцатого века, где иные генералы и иные средства перемещения.
Нужно отвлечься от подвижного состава - вагонов и паровоза, чтобы сказать о железной (или чугунной) дороге вообще.
Судьба литературы в России отлична от её европейской истории и история железной дороги не похожа на историю цивилизованного средства передвижения.
Нет, Гюйсманс пишет о паровозах, как о женщинах: "А кстати, если взять самое, как считается, изысканное её творение, признанное всеми как самое что ни есть совершенное и оригинальное, - женщину; так разве же человек, в свой черёд, не создал существо хотя и одушевлённое искусственным образом, но равное ей по изяществу, и разве вообще сравнится какая-либо другая, во грехе зачатая и в муках рождённая, с блеском и прелестью двух красавиц машин - локомотивов Северной железной дороги!
Одна машина - госпожа Крэмптон, прелестная звонкоголосая блондинка, длинная, тонкая, в сияющем медном корсете и с кошачьей грацией; белокурая щеголиха так и потрясает вас, когда, напрягая стальные мускулы и поводя боками в горячей испарине, приводит в движение огромные колесные круги и несётся, вся порыв, во главе скорого поезда и ветра!
А другая - госпожа Энгерт, дородная, величественная смуглянка с глухим, хриплым зовом, коренастая, грузная, в чугунном платье; свирепая кобылица с растрёпанной гривой черного дыма, о шести низких парных колесах; так и задрожит под ней земля, когда с первобытной мощью, натужно, медленно она потащит за собой тяжелый хвост товарных вагонов!
А вот природа, хоть и создала своих хрупких блондинок и крепких брюнеток, до подобной легкой грации и дикой мощи не возвысилась!".
Однако отношение железной дороге в России особенное.
Особый путь России вовсе не метафора, а 89 миллиметров, отличающих более широкую отечественную колею от остальной - европейской.
Лесков в святочном рассказе "Жемчужное ожерелье" припоминал "характерное замечание покойного Писемского, который говорил, будто усматриваемое литературное оскудение прежде всего связано с размножением железных дорог, которые очень полезны торговле, но для художественной литературы вредны.
"Теперь человек проезжает много, но скоро и безобидно, - говорил Писемский, - и оттого у него никаких сильных впечатлений не набирается, и наблюдать ему нечего и некогда, - всё скользит..."".
Это продолжение извечного спора о прогрессе - но в железнодорожный век.
Однако раскроем "Дневник писателя": "Ах, как скучно праздно в вагоне сидеть, ну вот точь-в-точь так же, как скучно у нас на Руси без своего дела жить.
Хоть и везут тебя, хоть и заботятся о тебе, хоть подчас даже так убаюкают, что и желать больше нечего, а всё-таки тоска, тоска и именно потому, что ничего не делаешь, потому что слишком о тебе заботятся, а ты сиди и жди, когда ещё довезут.
Право, иной раз так бы и выскочил из вагона да сбоку подле машины на своих ногах побежал. Пусть выйдет хуже, пусть с непривычки устану, собьюсь, нужды нет!
Зато сам, своими ногами иду, зато себе дело нашёл и сам его делаю, зато если случится, что столкнутся вагоны и полетят вверх ногами, так уж не буду сложа руки запертый сидеть, за чужую вину отвечать...".
И в том самом, упомянутом выше стихотворении Кукольника, написанном, кстати, в 1840 году - ""Нет, тайная дума быстрее летит, и сердце, мгновенья считая, стучит. Коварные думы мелькают дорогой и шепчешь невольно: "О Боже, как долго!".
Между прочим, длина железнодорожного пути между Санкт-Петербургом и Царским Селом, о которой пишет Кукольник, составляет 26,7 километров.
Но дорог всё больше и больше, они ветвятся, как крона гигантского дерева.
Вот и садятся пассажиры - один напротив другого, едут сутки, вторые.
- Позвольте рассказать вам историю... Я вот жену убил, а у вас что нового?
Качается вагон, проводник зажигает свечи.
Пульмановские вагоны придумают ещё не скоро. Пока пассажиры приговорены к бессоннице и взгляду в упор, приговорены к ночному разговору.
Извините, если кого обидел.